на чем я могу сейчас сосредоточиться, – это тугой узел под моей кожей. Тревога. Вечная тревога. Я стараюсь сосредоточиться на хорошем. На том, каково это – быть рядом с Келлином. Мне просто нужно преодолеть волнение. Со временем это исчезнет. Так всегда бывает, когда дело касается его.

– Я слышал тебя, – уточняет он. – Но не понимаю. Когда я говорил, что тебе нужно самой что-то начинать?

– После того как ты ударился головой в лесу. Когда в тебя стреляли. Ты сказал, что тебе надоело всего добиваться от меня. Ты сказал, что отступаешь, потому что тебе нужен равноправный партнер, и ты хотел, чтобы я хоть раз приложила усилия.

– Я действительно так сказал?

Я киваю, осмеливаясь взглянуть на него.

– Разве это не так? Ты сказал это только из-за удара головой?

– Да, то есть нет. Я хочу сказать, что и правда так думал, но понятия не имел, что произнес это вслух. И не могу поверить, что сказал это так прямолинейно. Мне так жаль. Этого не должно было случиться.

– Я рада, что ты что-то сказал! Я думала, что больше тебе не нужна. Ты отступил. Не разговаривал. Не прикасался ко мне. Я не знала, что и думать!

– Но я же говорил тебе! В гостинице я сказал тебе, что все еще хочу тебя!

– Но потом ты отстранился. Не поднимал эту тему. Перестал быть самим собой. Я подумала, что ты, возможно, передумал.

– Я. Передумал? – уточняет он.

– Да!

– Всего за несколько часов?

– Да! Почему я должна прислушиваться к твоим словам, когда твои действия говорят о чем-то другом? Но я рада, что ты заставил меня стать храбрее. Добиваться того, чего хочу. И чего я хочу, так это тебя.

Вся сила его взгляда поражает меня, как удар молнии.

– Но, пожалуйста, не заставляй меня все время брать на себя инициативу, – продолжаю я. – Пожалуйста, мы можем хотя бы делать это по очереди?

Его взгляд смягчается и становится очень ласковым.

– Да, конечно, мы можем.

– Ты не заставишь меня начинать каждый разговор? – спрашиваю я.

– Нет.

– И ты снова начнешь целовать меня?

– Так и сделаю.

– Хорошо.

Келлин, похоже, о чем-то серьезно задумывается, и я хочу знать, о чем именно. Но он явно не закончил, поэтому я молчу. Ему нужно время, чтобы переварить все, что я сказала. Я мучаюсь над этим уже несколько недель. Он же только сейчас все это услышал.

– Я заметил твои старания, – говорит он, выныривая из собственных мыслей. – Мне это нравилось. Но это было подло с моей стороны. Я был злопамятен. Хотел, чтобы ты поняла, что я чувствовал, когда мы убегали от Киморы. Это было нечестно. И мне очень, очень жаль. Давай просто будем самими собой.

– С удовольствием.

А потом на меня накатывает еще одна волна усталости. Воспоминания о кровавой битве. Спасение наших жизней, спасение бегством. Убийства. Я закрываю глаза.

– Мне нужно, чтобы сегодня вечером ты взял на себя инициативу, – говорю я, напоминая ему о моих предыдущих словах.

Он, наконец, сокращает расстояние между нами и заключает меня в свои объятия.

– Милая, – говорит он, и это слово такое любящее и восхитительное, что у меня сводит пальцы на ногах. – Я с удовольствием, но я не знаю, что тебе нужно прямо сейчас. Ты должна мне сказать. Ты хочешь поговорить о сегодняшнем дне? Ты хочешь, чтобы я обнял тебя? Ты хочешь, чтобы я оттащил Петрика от твоей сестры и запер его сегодня вечером в своей комнате, чтобы он не мог к ней прикоснуться? Скажи, что тебе нужно, и я сделаю это.

Я смеюсь над последними словами, и он сжимает меня крепче.

– Я слишком редко слышу этот звук, – говорит он.

Иногда я забываю, что если сама не знаю, что сказать, то другие уж точно не знают, что мне нужно. Келлин не умеет читать мысли. Если я чего-то хочу, то должна попросить об этом.

– Сегодня был тяжелый день, – говорю я. – Мне просто хочется, чтобы меня обняли.

– Не хотела бы ты переместиться в более удобное место? – спрашивает он. – Мы можем постоять прямо так. Или посидеть на диване. Или на полу. Где захочешь.

– Не могли бы мы прилечь на кровать? Могли бы мы спать бок о бок, как в палатке?

– Определенно, – говорит он таким глубоким голосом, что почти невозможно разобрать слово.

Я очень хорошо все понимаю. То, что на нас обоих совсем мало одежды. То, что мы одни в этой комнате. То, что у нас одна кровать.

Но в моих мыслях все еще появляются тошнотворные картины, полные крови и криков.

Келлин кладет нас на гору подушек, накрывает одеялом и прижимает меня к своей груди. Его волосы все еще влажные после ванны, но я не возражаю. Остальная часть его тела согревает меня.

– Я не могу перестать думать о битве, – говорю я немного погодя. – Это было ужасно.

– Так и было, – соглашается он. – Никогда не испытывал ничего подобного.

– Я чувствую себя грязной, – говорю я. – Нет, моя душа чувствует себя грязной. Я убила уже так много людей, что сбилась со счета. Я чувствую себя злой. Плохой. Как будто, когда я умру, одна из Сестер отправит меня в ад.

Келлин пытается что-то сказать, но я продолжаю:

– Но потом я думаю о тебе. Ты тоже убивал, но ты не плохой. Твоя душа не грязная. Почему к себе я более требовательна? То, что мы сделали, было необходимо. Я знаю это, но все равно ужасно себя чувствую. После битвы с Киморой в Аманоре я чувствовала то же самое, но тогда не могла думать об этом. Была слишком занята, пытаясь спасти жизнь Темры. А потом твою жизнь. А после мы вернулись к Скиро, и война уже приближалась. А потом она началась. И теперь я убила стольких людей. Это так свежо в моей памяти, и я не думаю, что смогу заснуть. Как ты с этим справляешься?

Келлин снова крепко сжимает меня. Он проводит рукой по моему предплечью.

– Я думаю, что мой разум работает иначе, чем твой. Я имею в виду, ты, конечно, права. Но я могу выбросить все из головы, когда захочу. Но ты не можешь, так? Мысли поглощают тебя. Они забирают у тебя всю энергию.

– Да.

– Иногда мне помогают мысли о том, в чем причина всего этого. Я не думаю о смерти, с которой я столкнулся. Думаю о том, кого я защищаю. Думаю о своем доме и своей семье. О тебе. Напоминаю себе обо всем хорошем,