крохотная ладошка напоминает розовый бутон. Ноготочки такие миниатюрные, что их едва можно разглядеть, но все пять на месте и безупречной формы – даже на мизинчике.

Я глажу тыльную сторону ее ладошки. Она такая мягкая – слишком мягкая, чтобы быть настоящей. Нежнее атласа или шелка.

У нее красное лицо и небольшой синяк на переносице – должно быть, застряла в родовых путях. Но ее крошечные черты лица действительно очаровательны.

Интересно, каково было бы держать на руках собственного ребенка. Видеть в нем сочетание своих черт и черт человека, которого я люблю сильнее всех в мире. Могу только представить, какую благодарность я бы испытывал к своей жене за то, что она выносила этого ребенка и прошла через муки родов, чтобы явить его миру. Какое всепоглощающее желание оберегать и защищать их обоих.

Такое желание я испытал по отношению к Рионе. Когда я услышал, как она выкрикивает мое имя, я бросился к дому так быстро, как никогда в жизни. И, когда я стоял в пустой кухне, глядя на перевернутый стул и брызги крови на кафеле, я боялся, как никогда в жизни.

Я помчался обратно во двор и увидел, как Риона выбегает из конюшни, а Джинн настигает ее, и атаковал его, без оружия и без плана. Я просто знал, что должен спасти девушку любой ценой.

И я до сих пор чувствую это желание. Я знаю, что все кончено и в Чикаго она будет в безопасности – Джош мертв, Джинн мертв, а ее семья способна позаботиться о девушке.

И все же… мне кажется, что я нужен ей.

Я передаю крошку Фрэнсис Бо.

– Хочешь пить или еще что-нибудь? – спрашиваю я Шелби.

– Не отказалась бы чем-нибудь перекусить, – отвечает она. – Во время родов эти чертовы медсестры не разрешали мне есть ничего, кроме ледяной крошки.

– Но потом тебе принесли завтрак, – напоминает Грейди.

– Знаю, но я все равно хочу есть.

– Я раздобуду чего-нибудь, – говорю я.

По пути к палате я видел кафе, а еще на каждом этаже стоят торговые аппараты.

Сначала я спускаюсь в кафе – Шелби, пожалуй, не откажется от выпечки или чашки супа. Пока я изучаю меню, ко мне присоединяется Бо.

– Тоже хочешь есть? – спрашиваю я.

– Не, – отвечает она. – Только возьму кофе.

Мы делаем заказ – мне и Бо по чашке кофе и суп и сэндвич для Шелби. Я выбираю порции побольше – уверен, Грейди покусится на половину.

– Надо бы взять мальчикам печенье, – говорит Бо. – И кофе для мамы.

Пока мы ждем наш заказ, она спрашивает меня:

– Что ты собираешься делать с Рионой?

– Что ты имеешь в виду?

Сестра смотрит на меня так, словно я строю из себя дурачка.

– Очевидно, что ты без ума от нее. Собираешься делать вид, что просто позволишь ей вернуться в Чикаго и никогда больше не увидишь?

– Кто бы говорил, – замечаю я.

– И что это значит?

– Я про вас с Дьюком.

Она краснеет и хмуро смотрит на меня:

– Он мой лучший друг.

– Он влюблен в тебя с тех пор, как вам, ребятки, было двенадцать. А ты теряешь голову, едва заметив, как какая-нибудь девчонка бросает взгляд в его сторону.

– А вот и нет, – ощеривается Бо.

– Так или иначе, но друзьями вам больше не быть. Либо ты позволишь вашим отношениям развиться… либо уступишь его другой.

Бо это совсем не по душе. Она откидывает назад копну черных волос и сверкает глазами.

– Да что ты вообще знаешь? Тебя здесь не было. Ты понятия не имеешь, как мы живем.

– Но теперь я здесь, – говорю я. – Так что лучше тебе с этим смириться. Я твой старший брат и даю тебе совет старшего брата. Хочешь ты того или нет.

Бо оскаливается, обдумывая все возможные варианты ответа, которые она могла бы мне дать. Наконец, она останавливается на этом:

– В таком случае позволь мне дать тебе небольшой сестринский совет. Если уж тебе повезло найти девушку, способную тебя вынести, то не стоит отпускать ее так просто. Второго шанса может и не быть.

С этими словами она подхватывает свой кофе и бросается прочь, оставляя меня один на один с нашим заказом.

Жонглируя стаканчиками и бумажными пакетами, я отношу еду в палату Шелби.

– Спасибо! – с благодарностью говорит она, разрывая упаковку сэндвича.

Как я и ожидал, Грейди слоняется вокруг, как печальный сенбернар, пока Шелби не отдает ему половину своего бутерброда.

Мама кладет малышку в кроватку, чтобы выпить кофе, но снова и снова бросает на нее взгляд.

– Жаль, Вайя ее не видит, – говорит она. – Он обожал малышей.

Порой, когда человек умирает, кажется, словно все теперь обязаны говорить о нем исключительно хорошо, преувеличивая его достоинства и забывая обо всех недостатках.

С моим отцом это невозможно.

Как и невозможно до конца отдать ему должное – слишком хорошим человеком был Вайя.

Он не просто обожал малышей – отец был необычайно добр ко всем детям. Он шутил и смеялся вместе с нами. С безграничным терпением учил нас завязывать шнурки, или бросать по воде плоские камушки, или доить корову. Никогда не кричал, даже когда мы надоедали или делали глупости. У папы был готов ответ на любой вопрос – почему плывут облака или где спят медведи, и он всегда объяснял так, что мы действительно понимали.

Он бывал строгим, только если мы вели себя жестоко. Этого он никогда не допускал.

Я скучаю по нему. Боже, как я скучаю.

Жаль, что он не видит эту малышку. Жаль, что он не познакомился с Рионой. Его бы восхитили ее огонь и целеустремленность.

Все мои воспоминания об отце исключительно хорошие.

Я жалею лишь о том, что не было сказано. О том, что мне следовало сказать ему, когда я узнал, что мы не связаны кровными узами. Но мне не представилось возможности.

Иногда шанс дается только раз.

Я думаю о Рионе, которая в одиночестве возвращается в Чикаго.

Я думаю о нашей прогулке вдоль березовой аллеи. До того как Бо нас прервала, я хотел сказать, что никогда и ни к кому не испытывал ничего подобного. Что мне кажется, будто я влюбляюсь.

Я почти сказал это.

Жаль, что не успел.

Момент был упущен. И его уже не вернуть.

– Что случилось? – тихо спрашивает мама.

– Кажется… я совершил ошибку, отпустив Риону, – говорю ей я.

Мама смотрит на меня своими ясными голубыми глазами. У Эллиса тоже были голубые глаза, но я предпочитаю думать, что они достались мне от матери.