Мухин и Бычевский по боковой траншее подползли к передовому пункту наблюдения и увидели: над позициями с гулом несутся 30 «юнкерсов» на небольшой высоте. Командиры скользнули назад в блиндаж, укрытый мешками с песком, в это время 9 самолетов, отделившись от строя, сбросили бомбы.

После получасовой артиллерийской подготовки немцы смолкли. Мухин был у телефона, говорил с капитаном Волковым из своего 2-го батальона. 25 танков устремились к позиции Волкова, через 5 минут он сообщил, что 3 танка горят, а немецкая пехота наступает. Позже Мухин опять позвонил и узнал, что атака отбита.

Всеволод Кочетов, начинающий военный корреспондент, и его спутник Михалев провели ночь с 7 на 8 августа в Ополье, расположившись на кладбище среди могильных плит. Ночь была теплая, сухая. В придачу к пистолету ТТ Кочетову удалось приобрести карабин. Карманы его были наполнены гранатами, подушкой служил рюкзак, заполненный мятыми блокнотами, полотенцами, мылом, бритвой.

Как позже объяснял Кочетов, он провел эту ночь в столь высокой степени готовности потому, что, судя по многим признакам, надвигалось немецкое наступление.

Шум, который его разбудил, напоминал извержение вулкана. Слепящий свет молнией вспыхнул на горизонте. И земля содрогнулась. Кочетов понял, что действует железнодорожная артиллерия.

Он отправился во 2-ю дивизию народного ополчения, но дороги были забиты: санитарные машины, мотоциклисты, машины связи, беженцы, толкавшие перед собой тележки с домашним скарбом, крестьяне, которые гнали коров, коз и свиней. Рядом с толпой бежали десятки дворовых собак, воющих, лающих. Тогда Кочетов решил двинуться к сектору пехотного училища. Но, добравшись до села Яблонцы, они с Михалевым увидели картину всеобщего отступления – армейские грузовики, тяжелые орудия, передвижные радиостанции, толпы солдат, усталых, с потемневшими лицами, перевязанных бинтами, у некоторых тусклый, погасший взгляд, многие без оружия. Позади них слышны были раскаты тяжелых орудий.

Никогда раньше Кочетов не видел отступления. Ужасное зрелище – солдаты, солдаты, солдаты безнадежно плетутся по дороге. Никто не руководит, не направляет, и нельзя остановить безнадежный человеческий поток. Наконец он увидел лейтенанта и спросил, где бойцы из пехотного училища. «Они еще там», – лейтенант указал в направлении поля боя.

Кочетов побеседовал с несколькими отступавшими, которые говорили о непреодолимом огне, страшных танках, о парашютистах и обходных маневрах. Казалось, немцы всемогущи, беспощадны, непобедимы. Они сбрасывали дождем листовки с (лживыми) сообщениями о падении Ленинграда и Киева.

Положение не было таким ужасным, как это представлялось неопытному корреспонденту, но оно было трудным. Кочетов решил прекратить поиски пехотного училища.

В действительности, как ни плохи были дела у русских, у немцев они тоже были не особенно хороши. Гальдер писал в дневнике 10 августа, что достижения фон Лееба «весьма незначительны».

«То, что мы сейчас делаем, – писал он, – это последняя, отчаянная попытка не позволить русским удержать линию фронта и перейти к позиционной войне… Критическая ситуация все более ясно показывает, что русский колосс был нами недооценен».

Фронт ненасытно поглощал человеческие ресурсы. 23 июля Жданов приказал мобилизовать 105 тысяч человек на строительство Лужской линии укреплений и 87 тысяч на создание Гатчинского укрепленного района. Секретари партийных организаций получили приказ незадолго до 12 часов дня, а к 5 вечера людям следовало быть наготове, имея при себе обмундирование, лопаты, кирки, продовольственные пайки.

Чтобы подстегнуть работы, все время помногу раз туда направляли партийных работников, потому что в некоторых местах боевой дух снизился и на людей оказывали воздействие немецкие листовки, утверждавшие, что сопротивление бесполезно. Три секретаря, B.C. Ефремов, А.М. Григорьев и П.А. Иванов, были направлены в Кингисеппский район и прибыли 28 июля в 8 часов утра.

«Жители уже убежали, – вспоминал Иванов. – Город горел. Единственной оставшейся в городе силой было подразделение железнодорожной охраны, защищавшее станцию и готовившееся взорвать мост через реку.

На следующее утро мы поехали в Веймарн, где несколько эшелонов еще работали на укреплениях. Только начали давать людям задания, как над станцией появилось звено «юнкерсов». Некоторые укрылись в лесу, но все равно было много жертв. Сотни людей работали сначала под бомбежкой, потом под минометным огнем, не хуже опытных военных саперов».

Хотя было мобилизовано от 500 тысяч до 1 млн ленинградцев[95] на рытье окопов и строительство укреплений (трудились даже дети 14–15 лет), рабочих рук все равно не хватало. 30 тысяч человек отправили работать на Копорское плоскогорье между Кингисеппом и Ленинградом, почти 100 тысяч – в Гатчинский район.

На досках, где вывешивали фронтовые сводки, появлялись объявление за объявлением. На доске в музее Эрмитаж висели призывы: «На траншеи!», «В Лугу – на траншеи!», «В Кингисепп – на траншеи!». Ада Вильм, ученый секретарь Эрмитажа, поехала с группой сотрудников под Толмачево. Она с детства знала эти места, собирала тут ягоды, грибы. Здесь гуляла в долгие летние ночи. А теперь они с товарищами рыли траншеи.

«Когда мы прибыли с заступами, кирками, лопатами, – вспоминала Ада, – артиллерийская канонада непрерывно звучала вдалеке. Это потом уже мы привыкли к вою снарядов, к близким взрывам.

Мы все рыли, пока фашистские танки не подошли к нашему сектору. В тот вечер мы собрались возвращаться в Ленинград».

К тому времени Толмачево было оставлено, а пламя горящей Луги поднималось к небу. Сотрудники Эрмитажа всю ночь пробирались через лес, на рассвете пришли на станцию и сели в последний ленинградский поезд.

Грязные, пыльные, измученные, в рваной одежде, с рюкзаками и лопатами вернулись они в Эрмитаж; их сразу послали на собрание, где выступила заместитель директора Милица Матье, ведавшая третьей по счету отправкой музейных сокровищ. Нельзя терять время. За работу! За работу!

Генерал Попов и секретарь горкома Кузнецов непрерывно были на ходу, пытаясь укрепить фронт. То они были у Мухина и курсантов-пехотинцев, то во 2-й дивизии народного ополчения, то у генерал-майора В.В. Семашко, командующего всем этим сектором, включая Кингисепп.

Они бросили на фронт еще одну дивизию народного ополчения, 4-ю, и пытались предпринять контрнаступление вместе с ополченцами Кировского завода. 4-я дивизия насчитывала 10 815 человек, в том числе 2850 коммунистов и комсомольцев. Но в ней было всего 270 пулеметов, 32 пушки, 78 минометов. Из каждых 10 командиров лишь один имел боевой опыт[96]. Положение безнадежное. Советские воины пошли против 5 германских дивизий, включая 2 бронетанковые, контрнаступление распалось на части, его направление смешалось, связь была вдребезги разбита.

Бычевский пришел в штаб Семашко ночью 11 августа, когда подведение страшных итогов подходило к концу.

Кузнецов укорял Семашко за неправильное руководство 4-й дивизией народного ополчения.

«Не забывай, – резко говорил Кузнецов, – это рабочие Ленинграда».

«Алексей Александрович, – протестовал Семашко. – Ни малейшей тени сомнения не хочу бросить на рабочих.