прообразов — евангельскому Лазарю — была дарована «вторая» жизнь, то в каком качестве и обличье он продолжил свое странствие но пространствам романа Нового и Новейшего времени. Исследователи сходятся лишь в одном: классическую пикареску отличает не только и не столько присутствие в ней образа плуга — ведь он встречается и в древних мифах в образе так называемого «трикстера» (пародийного двойника «культурного героя», изворотливого оборотня, пособника богов и вредителя одновременно), и в «животном» эпосе, и в восточных рассказах о проделках хитрецов, и во французских фаблио, и в немецких шванках. Характерная черта пикарески — вполне привычный для современного читателя, но новаторский для XVI—XVII веков тип вымышленного литературного повествования, где главный герой выступает и как рассказчик, и как действующее лицо. Именно форма повествования от первого лица отличает пикареску от внешне схожих с ней собраний анекдотов, циклизованных вокруг образа главного героя, например, от «народной книги» о Тиле Уленшпигеле. При этом плутовская автобиография может быть оформлена то как письмо, то как рассказ-исповедь, то как мемуары и даже как путевые заметки.

Первым классическим образцом пикарески и одним из лучших творений испанской барочной прозы стал роман Матео Алемана (Mateo Alemán; 1547—1614?) «Гусман де Альфараче» («Guzmán de Alfarache»; ч. 1 — 1599, ч. 2 — 1604)[298]. В «Гусмане» повествование ведется от лица пикаро, который, оказавшись на каторге (гребцом на галерах) и пережив религиозное просветление, пытается осмыслить и нравственно оценить всё, что с ним произошло с момента его рождения. Гусман не без иронии характеризует маргинальное социальное положение и нравственный облик своих родителей, отыскивая в истории собственного появления на свет истоки своей далеко не праведной жизни. Дурная наследственность — одна из «магистральных» (Л.Е. Пинский) тем пикарески, напрямую связанная с темой грехопадения, с убежденностью писателя-моралиста в испорченности человеческой природы.

Сюжет романа Алемана развивается как ряд возвышений и падений героя, связанных с его поначалу удачными мошенничествами и их последующим разоблачением. Образ Гусмана подчеркнуто протеистичен, ускользающе-многолик (Протей — одно из вошедших в историю жанра определений сущности пикаро[299]). Это проявляется в постоянной смене социальных «масок»-ролей Гусмана, его убеждений, а также в самом стиле его речи, в которой смешаны патетика и смиренность, горечь и бравада, бесстыдное выставление напоказ своих пороков и морализаторские рассуждения.

Гусман де Альфараче — настоящий пикаро. Он не просто плут, а выразитель характерного для эпохи барокко ощущения социального и духовного кризиса, краха ренессансного «мифа о человеке», воплощающего веру в природное совершенство Человека, способного — невзирая на свое происхождение и превратности судьбы — собственными усилиями возвыситься до своего идеального прообраза (ведь он создан Творцом по Своему образу и подобию!). Эпоха барокко вспомнила о том, что человек, как говорил современник Гусмана Принц Датский, — всего лишь жалкая «квинтэссенция праха». Конечно, еще оставалась надежда на то, что если «нет правды на земле» (по слову пушкинского Сальери), то она есть где-то «выше», но на земле, куда ни посмотри, царят лицемерие и обман, а человеческой судьбой распоряжается слепая Фортуна.

На «Гусмана де Альфараче» как на жанровый прецедент будут ориентироваться многие испанские прозаики, бросившиеся с Алеманом спорить, Алеману подражать, алемановский тип повествования совершенствовать. Строго говоря, именно Алемана следовало бы считать творцом жанра — то есть главой «рода».

Но у Алемана был предшественник, создатель книжечки (объемом она никак не роман, а, скорее, повесть), опубликованной без указания имени автора в Антверпене в 1553 году под названием «Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» («La vida de Lazarillo de Tormes, y de sus fortunas y adversidades»)[300]. Ни одного экземпляра этого, «заграничного»[301], издания «Ласарильо», считавшегося вымыслом книготорговца Ж.-Ш. Брюне (J.Ch. Brunet)[302], но ставшего в 2015 году доказанным историко-литературным фактом (см.: Rodríguez 2015), до нас не дошло[303], а сохранились считанные экземпляры четырех изданий, датируемых 1554 годом: три из них осуществлены в самой Испании — в типографиях Бургоса, Алькала-де-Энарес[304] и Медина-дель-Кампо, четвертое — вновь в Антверпене, у того же книгоиздателя[305]. Все эти издания, так или иначе (напрямую или опосредованно, например, через гипотетическое «первое» издание повести в Алькала-де-Энарес 1553 года[306]), восходят к антверпенскому «Ласарильо» 1553 года, которое, тем не менее, далеко не все ученые согласны считать его первым изданием (editio princeps), предполагая существование пока не найденного издания 1550 года[307].

Открытым остается и вопрос о личности автора «Ласарильо». Первым (по времени выдвижения) претендентом на эту роль стал Хуан де Ортега (Juan de Ortega; ум. 1557), с 1552 по 1555 год — генерал ордена Св. Иеронима, что само по себе могло бы объяснить невозможность появления его имени на обложке книжицы, полной сатирических выпадов в адрес лицемерных, лишенных сострадания, жадных до земных благ клириков, содержащих наложниц, внебрачных дегей и покровительствующих тем, кто, подобно толедскому городскому глашатаю Ласаро, готов покрывать их грехи. На Ортегу как на творца «Ласарильо», сочиненного-де им еще в молодости, во время учебы в Саламанкском университете, указал в 1605 году историк Ордена Хосе де Сигуэнса. Свое утверждение Сигуэнса основывает на слухе о том, что после смерти Ортеги в его келье был найден переписанный рукой покойного текст «Ласарильо» (см.: Rico 2006: 34). Однако в те времена рукописные версии многих произведений часто функционировали наравне с печатными, тем более что «Ласарильо» был включен в «Список запрещенных книг» (1559), составленный инквизитором Фернандо де Вальдесом (Fernando de Valdes; 1483—1568) в первые годы царствования Филиппа II (Felipe II; 1527—1598; правление: 1556— 1598 гг.). Любивший, по уверениям Сигуэнсы, литературу и острое слово, Ортега действительно мог сделать собственноручный список небольшого текста популярной повести. Однако никаких иных свидетельств литературной активности генерала-иеронимита не осталось и его авторство никакими иными доказательствами, кроме слов Сигуэнсы, не подкреплено[308].

Два года спустя Ортегу как возможного автора «Ласарильо» надолго — почти на три века — заслонил другой, значительно больше для этой роли подходящий, претендент — поэт[309] и историограф Диего Уртадо де Мендоса (Diego Hurtado de Mendoza; 1503—1575). Фламандский библиограф Валерий Андрес Таксандр в своем каталоге книг испанских писателей («Catalogas clarorum Hispaniae scriptorum»; 1607) сообщал о нем как об авторе «комментария к Аристотелю», истории войны в Тунисе[310], стихотворений на «романском» (т. е. испанском) языке, а также сочинителе «развлекательной книги» (libro de entretenimiento) «Ласарильо с Тормеса».

Автор составленной годом позднее «Испанской библиотеки» («Hispaniae bibliotheca»; 1608) иезуит Андреас Скотт, в свою очередь, писал: «<...> считается, что Диего Уртадо