неудачей, запечатлелся в народной памяти (как остаются в ней эпические битвы, заканчивающиеся гибелью или пленением главных героев), а вот второй, — по сути, малозначительный, хотя и вполне успешный, антипиратский рейд, — остался незамеченным. Поэтому и матушка Ласарильо, стремясь героизировать образ пропавшего мужа, вспоминает о походе 1510 года. То же касается и кортесов: именно кортесы 1525 года были отмечены особой пышностью и праздничностью (молодой король, шесть лет как ставший императором, одержал накануне победу над французами в битве при Павии, пленив самого Франциска I[327]), в то время как в 1538—1539 годах праздновать было нечего (накануне был заключен, для Испании унизительный, мир в Ницце, а вскоре умерла родами королева Изабелла).

Но есть в тексте повести, а также в ее интертексте, запечатлевшем историко-литературный контекст ее возникновения, и отсылки к значительно более позднему времени — 1540-м годам, а то и к началу 1550-х. И тогда время написания и публикации повести максимально сближаются: между сочинением «Ласарильо» и его гипотетическим первоизданием (или же — первоизданиями), как уже отмечалось, прошел год-два — не более.

Предположение о создании «Ласарильо» в начале 1550-х годов наиболее последовательно отстаивает один из самых авторитетных испанских филологов — академик Франсиско Рико (см.: Rico 2006), считающий, что, если, опираясь на слова Ласаро, и следует ориентировать его рассказ на ранние даты — 1510 и 1525 годы (хотя первый продолжатель повести, автор «Л-II», подчеркивает ученый, исходит из того, что в «Л-I» говорится о кортесах 1538— 1539 годов), то речь всё равно должна идти о времени, к которому приурочены похождения Ласарильо, но не о времени создания повести. Последнее же запечатлено в целом ряде повествовательных деталей, относящих изображаемый в ней исторический фон к концу 1540-х — началу 1550-х годов, то есть почти ко времени ее написания — 1552—1553 годам (в данном случае разделять два времени — время написания и время описываемое Рико отказывается).

Так, служба Ласаро в Толедо у эскудеро («Рассказ третий...») приходится на некий неурожайный год, когда городские власти «решили, чтобы все пришлые бедняки покинули город» (с. 61 наст. изд.). Этот год можно установить. Хотя власти Испании с первых десятилетий XVI века вели борьбу с толпами голодающих жителей деревень, заполнявших города в поисках пропитания, ситуация по-настоящему обострилась лишь в 1540-е годы, а упоминаемый Ласаро указ об изгнании пришлых бедняков из Толедо, за коим последовали строгие меры, был издан городскими властями 21 апреля 1546 года (см.: Rico 2006: 22).

К тому же времени, если не к началу 1550-х годов, должны быть отнесены и мечтания хозяина Ласарильо, обладателя полуразрушенного поместья в окрестностях Вальядолида, о том, как дорого стоил бы его дом, если бы был возведен в самом городе на Береговой улице. Именно к началу 1550-х годов стоимость недвижимости в Вальядолиде, исполнявшем с 1543 по 1559 год функцию столицы страны, тем более на его самой шикарной, тянущейся вдоль высокого берега реки Писуэрги, улице необыкновенно возросла.

В пользу гипотезы о создании «Ласарильо» в начале 1550-х годов свидетельствует и то, сколь органично вписывается повесть в литературный контекст 1540—1550-х годов, — время популярности жанра вымышленного письма-послания, обретшего литературный статус после публикации писем Аретино (1537) в Италии и «Домашних посланий» («Epistolas familiares»; 1539?—1542) А. де Гевара в Испании, — а именно под письмо-послание стилизовано повествование Ласаро. На пике популярности в 1540—1550-е годы находился и «Золотой осел» Апулея, классический образец повествования от первого лица[328], особенно востребованный после переиздания 1536 года[329]. К этому же периоду относится и еще один из текстов — предшественников «Ласарильо»: опубликованный в Севилье в 1542 году рыцарский роман «Бальдо» («Baldo») — прозаическое переложение итальянской бурлескной поэмы «Бальдус»[330].

Напротив, в середине 1520-х годов, уверен Рико, автор «Ласарильо» оказался бы почти в полном литературном одиночестве. Да и общее настроение в середине XVI века было иным, чем в годы так называемого «первого Возрождения»[331], когда гуманистическое сообщество Испании было еще далеко от скепсиса и отчаяния середины столетия, вполне отразившихся в «Ласарильо». Публикация повести и ее первоначальный успех — свидетельства начинающегося кризиса испанского Возрождения, пережившего недолгий рас цвет в первые десятилетия после восшествия на испанский престол императора Карла V, но уже во второй половине 1540-х годов накрытого огненной волной инквизиционных преследований, пик которых пришелся на 1555—1558 годы. «Почему, написанная во второй половине 1520-х годов, повесть была опубликована лишь в начале 1550-х?» — задаются справедливым вопросом Ф. Рико и другие ученые. Почему никаких следов ее распространения, хотя бы в рукописном виде, не осталось? Где всё это время был ее автор?

Предлагаемый нами логичный и простой ответ на эти вопросы мог бы вывести ситуацию из тупика, примирив сторонников ранней и поздней датировок времени написания повести: он сводится к предположению о существовании двух редакций «Ласарильо» — ранней, или первой, созданной во второй половине 1520-х годов, и поздней, или второй, условно говоря, «окончательной» редакции, относящейся ко второй половине 1540-х — началу 1550-х годов и опубликованной в 1553 году в Антверпене и, возможно, как уже говорилось, в Алькала-де-Энарес.

Первую редакцию, почти вдвое меньшую, чем «Ласарильо с Тормеса» 1554 года, мы бы назвали своего рода наброском, получившим условное завершение[332] и безусловное авторское воплощение в окончательной, второй редакции. Но объединяет обе редакции не стихия народного творчества (как считал Касо Гонсалес — создатель гипотезы о «Пра-Ласарильо»), а личность и судьба автора, который, подготовив первую редакцию повести во второй половине 1520-х годов и не предприняв никаких усилий для ее завершения и публикации, четверть века спустя, в конце 1540-х — начале 1550-х годов, вернулся к своему «студенческому» творению, чтобы превратить историю Ласаро в предназначенное для опубликования в виде отдельной книги художественное произведение. В частности, он расширил свое сочинение за счет включения в «письмо» Ласаро «Рассказа третьего...»[333], столь важного для трансформации повести из повествования об изворотливости и стойкости мальчика-слуги в книгу о современном драматическом положении Испании, о вырождении традиционной опоры испанской государственности — идальгии, о крахе ренессансных представлений о человеке — творце своей судьбы. Вкупе с изображением паразитизма и развратного образа жизни четвертого хозяина Ласаро — монаха-мерседария, с разоблачением (в «Рассказе пятом...») духа торгашества и обмана, пропитавшего все сферы жизни Римской церкви, словно провидя то время, когда уложения Тридентского собора будут объявлены законами, по которым будет жить испанское государство, «Ласарильо» 1554 года создает лапидарный образ исторической обреченности Испанской империи.

Соединить в художественном целом «Ласарильо» два