Рядом с этой комнатой через небольшой коридорчик они обнаружили узенькую дверь, на которой была прикреплена эмалированная дощечка с надписью «Ober arct», Борис догадался — «главный врач». Дверь оказалась запертой. Вместе с санитаром они открыли её, приложив немалые физические усилия. За дверью оказалась прихожая, ведущая в комнату, где стоял отличный письменный стол, кресло, шкаф, несколько стульев и большой кожаный диван. На столе и в шкафу Алёшкин обнаружил медицинские книги на немецком языке, большое количество различных иллюстрированных немецких журналов и газет лежали как попало. Вторая дверь из прихожей вела в ванную комнату, соединённую с туалетом. В этом помещении стоял затхлый запах одеколона, табака, водки и ещё чего-то невероятно противного, чем воняли почти все помещения, занимаемые ранее немецкими офицерами, в которых Борису приходилось бывать — землянки, домики и зданиях. Он немедленно открыл оба окна, выходившие на улицу.

На втором этаже находился прекрасный операционный блок со всем оборудованием, электрическими светильниками, устройством для мытья рук, лежавшими в беспорядке хирургическими инструментами и несколькими халатами. Соседняя изолированная комната имела окно, выходившее во двор, кровать, хороший стол, кресло и два стула. Борис предположил, что это могла быть палата для какого-нибудь начальника из высшего командного состава. Он решил использовать её для своего жилья. Комната находилась близко от операционного блока, в центре здания, почти рядом с лестницей, что позволяло быстро попасть на любой этаж.

Другую половину этого этажа занимали палаты по обе стороны широкого коридора. В некоторых стояли железные сетчатые никелированные кровати, в других — двухъярусные деревянные койки. Очевидно, первые палаты предназначались для офицерского состава, а вторые — для рядового.

Борис и сопровождавший его санитар Максимов, служивший в госпитале со дня его формирования и поэтому отлично знавший все нужды этого хозяйства, остались довольны осмотром здания. Подсчитав койки, они убедились, что на этом этаже можно было легко разместить около 150 раненых, а если во всех палатах поставить двухъярусные койки, то и все триста. Палаты, если не считать нескольких разбитых стёкол в дверях и окнах и захламленности их разным тряпьём, можно было использовать хоть сейчас.

На третьем этаже имелась небольшая комната, служившая перевязочной, на что указывал стол и лежавший на нём инструментарий. Кроме того, там же находилось шесть палат, заставленных двухъярусными койками. Здесь тоже можно было разместить около двухсот человек. Ну, а если учесть ещё и две палаты на первом этаже, то весь госпиталь мог обеспечить приём и содержание не менее шестисот раненых. Борис надеялся, что этого будет достаточно. Он, конечно, понимал, что вывоза раненых не стоит ждать, по крайней мере, в течение 5–6 дней, пока не подойдут и не развернутся госпитальные базы армии и фронта. Возможно, за это время большего количества раненых и не поступит. В период наступательных боёв, после того, как были прорваны долговременные оборонительные рубежи немцев на реке Нарва, дальнейшее преследование отступающего врага происходило без серьёзных сражений, ограничиваясь лишь эпизодическими боями, не приносившими больших потерь. Даже Таллин немцы не пытались оборонять и сопротивлялись только в порту, стремясь задержать советские танки и пехоту, чтобы дать отойти загруженным их войсками судам.

Сейчас из порта ещё продолжала доноситься ружейно-пулемётная стрельба и выстрелы танковых орудий. Своим достаточно уже опытным ухом Алёшкин уловил, что перестрелка становится всё слабее и беспорядочнее, очевидно, бой в порту подходит к концу.

По-другому обстояло дело в юго-западной части города, в пригородах: вдоль побережья в направлении Тадиеки бой не стихал. Очевидно, там находились серьёзные силы фашистов, стремившиеся в Хаапсалу, Лихула, чтобы оттуда переправиться на острова Хийумаа и Сааремаа. Южная группа корпуса так же, как и приданный ей эстонский корпус, наступавшие со стороны Тарту, видимо, встретив мощное сопротивление, продвигались значительно медленней, чем та, при которой находился 27 госпиталь, и, может быть, именно оттуда следовало ждать большего наплыва раненых. С развёртыванием нужно было спешить, а колонна госпиталя всё ещё не подошла.

На третьем этаже Борис и Максимов снова попытались проникнуть в запертую комнату, дверь и замок которой оказались настолько прочными, что их усилия открыть её оказались тщетными. Они прекратили эти попытки, тем более что снизу послышался крик оставленного часового.

Спустившись ко входу в здание, Борис увидел, что около часового столпилось человек 15 раненых, требовавших, чтобы их приняли в госпиталь. Дело в том, что как только Борис и Захаров решили, что это здание для госпиталя подходит, они сразу же прибили у входа дощечку с надписью «Хозяйство Алёшкина» и красным крестом, а сбоку у двери повесили белый флаг с красным крестом.

Раненые, двигаясь из порта (пока они поступали только оттуда) в поисках лечебного учреждения, наткнулись на эту вывеску и флаг, и справедливо требовали оказания им помощи. А часовой, получив от начальника госпиталя строгий приказ никого в здание не пускать, выполнял его.

Борис распорядился пропустить прибывших, поручил опытному Максимову разместить раненых в той комнате, которую они наметили под сортировку, а сам выскочил на улицу и, к своей радости, увидел приближавшуюся колонну госпиталя. Через несколько минут врачи, медсёстры, дружинницы и санитары уже находились в здании. Алёшкин указал каждому начальнику отделения отведённое для них помещение, а сам вместе с Захаровым прошёл во двор.

Двор этого здания, как и небольшой садик, примыкавший к нему, был обнесён высокой железной оградой, со стороны улицы имевшей большие ворота, закрытые висячим замком. Кое-кто из шофёров уже пытался взломать замок, чтобы въехать во двор, но Борис делать это запретил. Когда они с Захаровым бродили по двору, распределяя расстановку транспорта, из маленького строения, стоявшего в углу двора, вышел невысокий, совсем седой старик. При виде советских офицеров он снял с головы кепку и молча следил за тем, как Борис и Захаров переговариваются, распределяя места стоянки машин. Затем он несмело подошёл к ним и сказал с акцентом:

— Здравствуйте, господа офицеры.

Борис оглянулся на слегка дребезжащий старческий голос и только тогда заметил старика, стоявшего в почтительно склонённой позе с кепкой в руках. Он протянул старику руку и ответил:

— Здравствуйте! Только у нас не говорят «господа офицеры», а говорят «товарищи офицеры». Вы по-русски хорошо понимаете?

— Да, и даже разговариваю немного, ведь я жил здесь ещё тогда, когда Эстония была Эстлянской губернией, и русский язык был обязательным для всех.

— Очень хорошо! Ну, теперь Эстляндской губернии не будет, а будет Советская Эстонская республика. А вы что же здесь делаете?

— Я служу истопником