— У вас настоящий талант, — сказала я. — Сыграете нам еще что-нибудь?

— Вы очень добры. Больше здесь играть нечего. — Но она так и не поднялась с места; гостиная, казалось, все еще звенела от исполненной ею мелодии.

— Может быть, вы нам что-нибудь сыграете, — обратилась ко мне Кассандра. — Джейн говорила, что у вас в городе стояло фортепьяно, — разве вы не музицируете?

— Я бы это так не назвала. — Мне не хотелось оказаться в фокусе всеобщего внимания; я все еще переживала из-за замечания насчет вышколенной, безупречной английскости. Будь то шутка или нет, оно сигнализировало о том, что свои роли мы играем небезупречно, и мне хотелось уйти отсюда и как следует подумать об этом.

Лиам, так и стоявший у пианино, вытянул лист из аккуратной стопки нот и, показав его Джейн, о чем-то ее спросил. Она кивнула и сыграла фразу; они посовещались, и она сыграла еще одну.

— Давайте вот эту! — сказал он. — Это моя любимая.

— Правда, сэр? Тогда приношу вам извинения, ибо я едва ее помню.

Она сыграла еще пару нот, и, когда Лиам подпел ей неожиданно звучным и мелодичным голосом, она в изумлении — которое я с ней разделяла — подняла взгляд. В те долгие часы, пока я занималась музыкой во время подготовки, он упражнялся в стрельбе или учился править коляской — освоить эти навыки было сложнее, но для роли джентльмена они были необходимы, в отличие от познаний в музыке.

— Я соглашусь сыграть, только если вы споете. — Она отняла руки от клавиш и оглядела комнату в поисках поддержки. — Если вам нужны слова — вот они, все здесь записаны, смотрите.

— К сожалению, я давно не пел.

— О, прошу вас, извольте, — сказала Кассандра. — С тех пор как Чарльз ушел в море, мы были лишены возможности послушать достойное пение. У Генри вечная отговорка, что он не в голосе, а уж что касается юных Дигвидов… — Мысль она не закончила.

Все еще колеблясь, Лиам бросил на меня взгляд. Я коротко кивнула, думая о том, что возможности отвертеться он себя уже лишил. Он посмотрел на Джейн и заявил:

— Я не способен вам отказать.

Несколько секунд он вглядывался в ноты — что-то мурлыкал себе под нос, водя пальцем по листу, — затем поставил их обратно на пианино, кивнул ей и, отступив на шаг, расправил плечи и набрал в грудь воздух. И музыка зазвучала.

Лиам — опытный актер; неудивительно, что у него был хорошо поставлен голос. Он обладал хорошим диапазоном, отлично управлял дыханием и пел с удивительной легкостью, без всякого напряжения, словно пение для него столь же естественно, как и обычная речь, — но дело было не только в этом. Его тембр с хрипотцой придавал песне — грустной, о несчастной любви — меланхолический надрыв; казалось, будто кто-то открыл окно и впустил сестер Бронте. Кассандра, Марта и миссис Остен глазели на него с ошеломлением, которое я, в свою очередь, старательно прятала, а Джейн в какой-то момент сбилась и прекратила играть, так что Лиаму пришлось допеть без аккомпанемента, отчего этот эффект только усилился.

Ах, дождь все льет, я промокла вся,

И очаг так манит вдали.

Мой малыш у груди совсем как лед,

О, впусти меня, Грегори.

Когда песня закончилась, никто не издал ни звука. Тогда Джейн поднялась и с горячностью, как мужчина, пожала ему руку.

— Вы поражаете меня, сэр, вы меня поражаете, — сказала она — ее глаза блестели. — Благодарю вас.

Чуть прихрамывая, она вышла из гостиной; лестница заскрипела под ее шагами, до нас донесся всхлип, наверху хлопнула дверь. Мы, оставшись впятером, ошарашенно переглянулись. Какое же потрясение их ждет, когда она умрет, подумала я. И так скоро.

— Мне очень жаль, что я огорчил вашу сестру, — сказал Лиам Кассандре, и его голос, снова привычного разговорного тембра, вернул меня в действительность. — С этой песней связаны какие-то болезненные воспоминания? Я и подумать не мог.

В ответ Кассандра лишь покачала головой.

— Пожалуй, я поднимусь к ней, — сказала я. Все воззрились на меня. — Проведаю, как она, — добавила я и, развернувшись, поспешила наверх.

Мне нужно было выбраться из этой комнаты. Мне показалось, что я поняла причину ее побега, ибо то, что прочла в ее лице, я ощутила и сама.

На лестничной площадке я замерла: передо мной был узкий темный коридор с окошком в дальнем конце, по обе стороны его шли двери — закрытые. У меня ком встал в горле. А затем я поняла, что уже бывала здесь; мы посещали ее дом-музей в собственном времени — это входило в подготовку. Если историки не ошиблись, спальня Джейн, которую она делила с Кассандрой, находилась за ближайшей ко мне дверью. Я подошла к ней и постучала.

— Это я, Мэри. Можно войти?

Я не стала дожидаться разрешения. Открыв дверь, я шагнула в еще более густую темноту и различила бледную фигуру, лежавшую на одной из кроватей. Шторы были отдернуты, в окне виднелось ночное небо; я на ощупь отыскала кресло рядом с ее постелью и села в него. Когда глаза привыкли к сумраку, я увидела, что она уткнулась в подушку, сцепив руки на затылке. Через некоторое время она повернулась ко мне, но ничего не сказала. Было слишком темно, чтобы понять, что выражает ее лицо.

— Я хотела удостовериться, что вам не стало плохо.

— Не стало, — сказала она и через некоторое время добавила: — Я лишь почувствовала необоримое желание побыть одной.

— Я тоже, но мешать вам я не хочу. Мне выйти в коридор?

— Пожалуй, мы можем побыть одни вместе, — я уловила в ее голосе веселость, — если помолчим.

— Да.

Тишина, которая затем установилась, странным образом не вызывала дискомфорта и затянулась настолько, что я начала задаваться вопросом, что происходит с оставшимися внизу и не присоединиться ли мне к ним. Когда я уже решилась встать и сообщить Джейн об этом, она заговорила:

— Сегодня я в гостиную больше не спущусь; иначе