нас еще достаточно средств на жизнь. — При условии, что мы сумеем вернуться в свое время и не застрянем здесь навсегда — так звучало невысказанное окончание его фразы; меня снова кольнул страх. — Особенно если мы откажемся от городского дома, что в нынешних условиях явно следует сделать.

— Меня по-своему возмутило, что он поставил Эдварда в известность раньше, чем нас.

— Подозреваю, ему стыдно. — Лиам задумался. — Генри, должно быть, совершенно разбит. Он был в раздрае еще на прошлой неделе, а тогда у него еще сохранялась какая-то надежда.

— Но почему ты сказал Эдварду, что пытался предложить Генри займ?

— Наверное, я думал… Я хотел, чтобы Эдвард увидел меня в ином свете. Это как с мистером Дарси, когда тот спас брак Лидии. Мы уже практически одна семья, мы помогаем друг другу. — Стоило признать, что это было умно, что Лиам мыслил совершенно иначе, не так, как я. — Истинный джентльмен до мозга костей никогда бы в этом не признался, но с самого просмотра коттеджа меня не покидает ощущение, что мистер Найт не слишком мне верит, так что терять было особенно нечего. — Он помолчал. — Думаешь, стоило ему сказать правду — что я действительно дал Генри денег? Я ведь почти признался, но что-то меня остановило.

— Перед тем как ты вошел, он заявил, что напишет сэру Томасу-Филипу Хэмпсону и наведет о нас справки.

Лиам хлопнул рукой по лбу.

— Вот тогда нам и конец.

— Это еще не самое худшее. Тебе, должно быть, интересно, что им движет. Выясняется, что Генри в своем письме намекнул ему, что намерен на мне жениться.

— Матерь божья. — Лиам вложил немало чувства в эти четыре слога, а затем добавил: — Как по-твоему, сколько у нас еще времени, прежде чем Эдвард отправит письмо на Ямайку?

Ветра и течения делали срок пересечения Атлантики непредсказуемым, но оба мы знали: и письмо, и ответ на него вполне успеют проделать свой путь еще до наступления сентября и возвращения — если допустить, что переписка происходит без отлагательств. Мне оставалось лишь надеяться, что сэр Томас-Филип принадлежал к тому типу людей, которые подолгу не открывали писем, позволяя им скапливаться на своем столе.

— Меньше, чем нужно.

Через несколько дней после того случая Лиам снова поехал в Лондон, чтобы расторгнуть договор аренды дома на Хилл-стрит и расплатиться с прислугой. Я сказала, что от меня там толку не будет и лучше мне остаться и проследить, как идет работа над нашим новым домом. В действительности мне даже думать не хотелось о том, как я проведу с ним несколько часов в одной карете или опять заночую на постоялом дворе.

— Но там ведь будет Генри, — сказала Лиам так, будто это был аргумент в пользу того, чтобы присоединиться к нему, а не еще одна причина остаться.

Я не понимала, какие чувства испытываю к Генри, — разве только видеться мне с ним пока не хотелось. Встреча вышла бы мучительной: потерянные тридцать тысяч фунтов встанут между нами, и мне придется заверить его, что я все еще люблю его и хочу за него замуж, но только не прямо сейчас и что нам по-прежнему нужно хранить все в тайне, пусть даже секретность эта уже отчасти утратила смысл, поскольку спасти его банк нам не удалось. Я сомневалась, что способна на такое лицемерие. Вместо этого я написала ему письмо, в котором попыталась объясниться хотя бы отчасти, — теперь я могла ему писать, мы ведь были помолвлены, — и отдала это письмо Лиаму — незапечатанным.

— Прочти — будешь знать, на какой стадии наши с ним отношения, — сказала я. — У меня нет от тебя секретов. — Мы снова были в библиотеке, в кои-то веки наедине.

Он посмотрел на меня с недоверием.

— У всех есть секреты.

— Окей, но в этом письме их нет.

— Я не хочу читать твои письма к Генри!

— Ты можешь просто взглянуть на него и сказать, правильно ли я выражаюсь? Это довольно сложно.

— Раз уж ты настаиваешь. — Насупившись, он развернул письмо.

Наутро Лиам уехал в Лондон, а приказчик мистера Проутинга заглянул в Чотон-хаус с увесистым ключом и сообщением: работы окончены, и мы можем заехать в коттедж в любое время. Я накинула ротонду[37] и отправилась вниз по холму в сторону дома — мне не терпелось снова увидеть его и прикинуть, как я там все обустрою. Мне было неуютно в доме Эдварда Найта с тех пор, как я подслушала его разговор, но мысль о переезде в Айви-коттедж — о том, что мне придется делить с Лиамом столь тесное пространство, — смущала меня не меньше.

Остановившись у ворот, я увидела, что по аллее навстречу мне идет женщина — Джейн.

— Ага, — подойдя, сказала она, и взгляд ее соскользнул с моего лица на ключ. — Так он ваш? Какая радость. Вы уже заходили внутрь?

— Еще не успела. Зайдете со мной?

Я с трудом справилась с замком, толкнула тяжелую дверь и шагнула в темное помещение — там пахло побелкой и старым деревом. Джейн вошла следом и, внимательно оглядев пространство, едва заметно поморщилась.

— Лучше, чем я ожидала, — наконец произнесла она.

— Это место наводит меня на мысли о том, какие чувства, должно быть, испытали Дэшвуды, когда вошли в свой новый дом в Девоншире.

— Как мило с вашей стороны припомнить мою работу.

— Я нередко о ней вспоминаю.

— Но вы, в отличие от Дэшвудов, не потеряли… То есть я надеюсь… — Внезапно она схватила меня за руку и стиснула ее. Эта самая рука, написавшая «Чувство и чувствительность», была крупнее моей, красивой формы, прохладной и, подобно лицу Джейн, странного бронзового оттенка. — Генри рассказал мне о том, что случилось. Что вы с братом дали ему денег и что они потеряны. Я надеюсь, что это была не… Я надеюсь, эта потеря не стала для вас слишком чувствительной. Мне невыносима мысль об этом — после всего, что уже произошло.

— Не терзайтесь.

Я сжала ее руку в ответ, и мы вошли в одну из комнат на первом этаже. Стены в ней были свежевыбеленные, пол — чуть покатый, но широкие половицы оттерли на совесть. Возле массивного круглого стола стояли два виндзорских кресла. Меня передернуло при мысли о том, как неловко будет сидеть здесь наедине с Лиамом.

— Нужно будет добыть еще кресел, — сказала я, — и тогда мы сможем пригласить вас на чай. Хотелось бы и сейчас вас угостить, но чайника здесь нет. Как и чаю. Вы покупаете его где-то в округе или в городе?

— Не меняйте тему. Я задала вам серьезный вопрос и хочу услышать правду. Даже если и страшусь ее.

— Потеря этих денег не пошатнула наше положение. — Интересно, назвал ли ей Генри цифру — тридцать тысяч фунтов