находился в постоянной тревоге и ожидании козней сионистов, которые, по его мнению, обязательно должны были использовать облеченных его доверием родных, связавших свою судьбу с подосланными к ним коварными евреями.

Из своей семьи еврея – мужа Светланы – Сталин все же «выкурил», несмотря на то что тот подарил ему внука Иосифа. По приказу Сталина ее брат Василий забрал паспорта супругов и вернул их уже без штампа о браке. Сталин нашел Светлане нового, на этот раз русского, мужа – Юрия, сына Андрея Жданова.

Между тем услугами очень многих евреев Сталин систематически пользовался на протяжении всей своей жизни, но он предпочитал этого не афишировать.

Так, например, Емельян Михайлович Ярославский, ставший с 1931 года председателем Всесоюзного общества старых большевиков, в своей книге «О товарище Сталине», изданной к 60-летию вождя, написал такие проникновенные слова: «Товарища Сталина в песнях народов певцы сравнивают с заботливым садовником, который любит свой сад, а этот сад – человечество. Самое драгоценное, что есть у нас, – это люди, это кадры. Заботу о людях, заботу о кадрах, о живом человеке – вот что ценит народ в Сталине, вот чему мы должны учиться у товарища Сталина».

От рождения Емельяна Михайловича звали Минеем Израилевичем, и фамилия его была вовсе не Ярославский, а Губельман.

Больше всего воспевателей вождя, прикрывавшихся русскозвучащими псевдонимами, было среди работников искусств: писателей, поэтов, кинематографистов.

В начале 20-х годов, например, целые страницы московских «Известий» были заполнены сообщениями о перемене имен и фамилий. Тогда это не было сопряжено с расходами и волокитой. Не случайно, что любимым занятием народа было выяснение «настоящих» фамилий членов Политбюро. «Девичья» фамилия Троцкого, например, была Бронштейн, а у Зиновьева – труднопроизносимая Апфельбаум.

Есть такая литературная запись высказывания Сталина по этому поводу, сделанная Константином Симоновым: «Зачем пишется двойная фамилия? Если человек избрал себе литературный псевдоним – это его право, не будем уже говорить ни о чем другом, просто об элементарном приличии. Человек имеет право писать под тем псевдонимом, который он себе избрал. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем это подчеркивать? Зачем это делать? Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо? Человека надо писать под той фамилией, под которой он себя пишет сам. Человек хочет иметь псевдоним. Он себя ощущает так, как это для него самого естественно. Зачем же его тянуть, тащить назад?»

Сначала Константин Симонов эти слова Сталина принял за чистую монету. Потом наступило прозрение: «Так я думал тогда и продолжал думать еще почти целый год, до тех пор, пока, уже после смерти Сталина, ни познакомился с несколькими документами, не оставлявшими никаких сомнений в том, что в самые последние годы жизни Сталин стоял в еврейском вопросе на точке зрения, прямо противоположной той, которую он нам публично высказал. Просто Сталин сыграл в тот вечер перед нами, интеллигентами, о чьих разговорах, сомнениях и недоумениях он, очевидно, был по своим каналам достаточно осведомлен, спектакль на тему: держи вора, дав нам понять, что то, что нам не нравится, исходит от кого угодно, но только не от него самого. Сколько-нибудь долго объясняться с нами на эту тему он не считал нужным и был прав, потому что мы привыкли верить ему с первого слова».

Прах Минея Израилевича Губельмана покоится в Кремлевской стене под той фамилией, под которой «он себя ощущает так, как это для него самого естественно»: Емельян Михайлович Ярославский.

Документы недавнего прошлого свидетельствуют, что добраться до американских атомных секретов нам в значительной степени помогли участвовавшие в данном проекте ученые еврейской национальности. Супруги Розенберг, например, заплатили за это своей жизнью. Сталин опасался, что через наших евреев начнется утечка российских секретов. Поэтому евреи «в целях безопасности» стали изгоняться из тех отраслей государственной деятельности, где требовалась стопроцентная лояльность.

Прекратили существование издаваемые на еврейском языке газеты и журналы, а заодно и еврейский театр. Евреи надолго попали в разряд неблагонадежных.

Это привело к государственному давлению на евреев и вынужденному противодействию этому со стороны евреев. Поначалу все это было только нашим внутренним делом. Потом, когда в защиту прав российских евреев выступила демократически настроенная мировая общественность, «еврейский вопрос» стал сильно мешать нам в области международных отношений, что еще более усилило «первородную вину» российских евреев.

Скрыто получая государственную «дотацию», антисемитизм при Сталине расцвел пышным цветом. Однако от этого был большой шаг до депортации евреев.

Таким образом, при смысловой оценке, версия смерти Сталина в изложении Ильи Эренбурга никакой критики не выдерживает.

При Сталине Илья Эренбург был составной частью советского истеблишмента, живым подтверждением «свободы творчества» и «благополучия» евреев в СССР. В 1948 году он получил Сталинскую премию первой степени за роман «Буря». Комиссия по Сталинским премиям вначале хотела дать ему премию второй степени, но его отстоял Сталин. Сталин пощадил его и в 1949 году, когда разгонял Еврейский антифашистский комитет. За год до смерти Сталина Илье Эренбургу, как вице-президенту Всемирного совета мира, была присуждена Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами». При ее вручении, 27 января 1952 года, он сказал:

«Каково бы ни было национальное происхождение того или иного советского человека, он, прежде всего патриот своей Родины и он подлинный интернационалист, противник расовой или националистической дискриминации, ревнитель братства, бесстрашный защитник мира».

После смерти Сталина Илья Григорьевич свою политическую ориентацию в корне поменял. По названию его новой книги «Оттепель» стали именовать первый период правления Хрущева.

Эренбург публично заявлял, что при Сталине «он выжил по чистой случайности». Он был близок к истине.

В 1939 году Берия получил секретное предписание Сталина арестовать Эренбурга по возвращении того из Франции. Но перед приездом Эренбурга в Москву на Лубянку пришла телеграмма от резидента НКВД в Париже Василевского, который «высоко оценил политический вклад Эренбурга в развитие советско-французских отношений и его антифашистскую деятельность». Берия показал эту телеграмму Сталину. В ответ Сталин пробормотал: «Ну что ж, если ты так любишь этого еврея, работай с ним дальше».

Откуда Илья Эренбург взял то, о чем сообщил, или почему эту версию от его имени представили мировой общественности, неизвестно, но то, что из его рассказа растут уши Хрущева, несомненно, и вскоре это стало явным.

Сталина могли отравить

Академик Павел Евгеньевич Лукомский, известный российский кардиолог, главный терапевт Министерства здравоохранения СССР, который безуспешно пытался лечить Сталина во время его последней болезни, был бы несказанно удивлен, если бы узнал, что впоследствии именно ему будет отведена роль убийцы Сталина в романе Алана Уильямса «Дневники Берии» (М.: Художественная литература; кооператив «Диапазон», 1992). На английском языке эта книга увидела свет за год до смерти Лукомского, в 1973 году. Хорошо, что он не успел ее увидеть.

Переводчик этого романа Б. Грибанов характеризует его так: «Роман «Дневники Берии» довольно своеобразен, с весьма оригинальным сюжетом, в котором развиваются параллельно, одновременно переплетаясь между собой, две сюжетные линии – история о том, как два приятеля, русский невозвращенец Борис Дробнов и англичанин, писатель Томас Мэлори, сочиняют фальшивку – дневники Берии. Даются отрывки