– За убийство, – сказал я.

Вот они потом весь вечер эту тему перетирали.

На следующий день я отправился на Мейн-стрит, 84, и домовладелица сказала, что Роуз Мари Уолли сняла квартиру на третьем этаже в задней части дома на свое имя. Я постучал в дверь, и тот парень вышел. Я ему, значит, напрямик и сказал:

– Мне не нравится, что ты здесь, потому что это создает проблемы для меня, для жителей и для тебя.

Он стоял молча, слушал и даже в глаза не смотрел, а потом сказал:

– Что ж, у меня тоже есть свои права.

– Я просто говорю тебе это, потому что ты здесь, и выбор тут не за мной. Но я, мой департамент, департамент шерифа и полиция штата будем наблюдать за тобой. У тебя появится целая семья, о которой ты и не подозревал. Я не угрожаю – просто предупреждаю.

Он что-то там замекал, захмыкал, но так ничего и не сказал и даже глаз не поднял.

Следующие несколько дней я наблюдал за ним как озабоченный. Он устроился на работу к стороннему подрядчику – покрасить, убрать, подмести.

Каждое утро он пил кофе в закусочной «Дели», расположенной через дорогу от его квартиры. Сидел там один, сзади и никогда не разговаривал. Это было необычно, потому что закусочная – центр сплетен в нашей деревне, и все там настроены дружелюбно.

Формально я должен был держать в секрете информацию насчет условно-досрочного освобождения, но я рассказал друзьям, паре учителей, сотрудникам правоохранительных органов. Не дай бог, если бы этот парень обидел какого-нибудь ребенка, а я бы умолчал о том, что он здесь живет. Они бы повесили меня и бросили мое тело на съеденье воронам.

Потом люди начали звонить и спрашивать, безопасно ли разрешать детям приезжать в центр – представьте себе, и это в том месте, где моей самой большой проблемой была сверхурочная парковка! Люди, у которых никогда не было оружия, пытались получить разрешение на ношение и спрашивали меня, не стоит ли купить шестизарядник. Пара семей переехала из дома 84. Там была милая пожилая пара – двадцать восемь лет прожили в одной квартире, – так вот, они боялись пускать в гости своего внука. Другая пара забрала своего четырехлетнего мальчика и маленькую девочку и переехала к бабушке. Люди, которые никогда не запирали двери, стали покупать висячие замки. Дети в возрасте до пятнадцати-шестнадцати лет шли из школы прямо домой и оставались там до утра.

Когда он шел по Мейн-стрит, все переходили на другую сторону. Официантки отказались обслуживать его или Роуз. Была подана петиция, люди позвонили в офис сенатора Мойнихана в Вашингтоне и пригрозили подать в суд на комиссию по условно-досрочному освобождению.

Когда люди позвонили в полицейский участок, я сказал:

– Не волнуйтесь. Я знаю, кто он такой. Я за ним присматриваю.

Они сказали, что этого мало. Как насчет тех часов ночью, когда я сплю? Разве он не может задушить какую-нибудь маленькую девочку? Пристать к какому-нибудь мальчику?

Однажды ночью мне позвонили по рации в машине из департамента шерифа и сказали ехать на Мейн-стрит, 84, и подняться в квартиру на третьем этаже. Они не называли его по имени, но я знал, кого они имеют в виду. Я подумал, может быть, кто-нибудь уже поднялся туда и решил мою проблему.

Оказалось, что звонил сам Шоукросс. Пожаловался, что получает телефонные угрозы, но не стал вдаваться в подробности – мол, «они просто сказали, что мне лучше убраться из города».

– Ну, единственное, что мы можем сделать, – сказал я, – это заставить телефонную компанию установить определитель номера за семь баксов в месяц.

Он – мне:

– Я просто хочу, чтобы вы знали. Я хочу, чтобы это было зафиксировано.

– Хочешь продолжать в том же духе?

– Нет.

– Послушай, Шоукросс, – сказал я, – тебе не кажется, что ты чувствовал бы себя лучше где-то в другом месте?

– Все вы, копы, одинаковы. Вы все пытаетесь выгнать меня из города.

– Воспринимай это так, как тебе хочется. Но люди не хотят, чтобы ты был здесь. В конце концов, один из этих горцев долбанет тебя по башке, а то и еще чего похуже сделает.

– Я плачу триста долларов в месяц за эту квартиру, – сказал он. – У меня столько же прав, сколько и у любого другого.

«Вот уж нет, – подумал я. – Нет у тебя, сукин ты сын, таких же прав. Ты осужденный детоубийца, ты условно-досрочно освобожден, ты потерял свои гражданские права, не можешь голосовать, даже не можешь носить пневматический пистолет. Твои права тебе восстановят в полном объеме не раньше, чем те двое убитых детей вернутся к жизни».

Но я не стал с ним спорить. Просто повернулся и ушел.

Семья Уолли была не особо довольна тем, что Роуз связалась с бывшим заключенным, и через три или четыре дня я услышал, что ее невестка Нэнси сообщила об этом прессе. Позже там привели ее слова: «Мне наплевать. Думаю, я спасла кому-то жизнь».

Все это время репортеры газет и телевидения искали его, но не могли получить его адрес. Когда это стало наконец известно, сюда устремились все – телевидение, радио, газеты, еженедельники, «Онеонта дейли стар» и «Уолтон репортер», «Делавэр каунти таймс», газеты из Бингемтона, Скенектади, Олбани, Сиракьюс. Добавьте сюда несколько клоунов и слона, и был бы уже настоящий цирк. Они не только сообщили, что убийца детей живет в Дели, но и опубликовали фотографии здания и даже засветили номер его квартиры.

Домовладелице ситуация нравилась ничуть не больше, чем мне. Ее жильцы подняли шум, а у нее были собственные внуки, о которых нужно было беспокоиться. Она позвонила своему адвокату и сказала, что не хочет больше видеть у себя этого парня. Тот спросил, кому она сдавала квартиру.

Она назвала Роуз Мари Уолли.

Он сказал:

– Что ж, в таком случае она нарушает договор аренды. Если парень не хочет уходить, это основание для выселения.

Домовладелица предупредила Роуз, и в тот же вечер они с Шоукроссом начали собирать вещи. Следующее, что я помню, это то, как они вышли из переулка и завернули за угол в детский сад в подвале баптистской церкви, в квартале от Мейн-стрит.

Мне позвонил преподобный Лоуренс Дати. Симпатичный парень, я хорошо его знал. Он говорит:

– Шеф, пресса преследует Арта и Роуз, а им и обратиться не к кому.

Я прихожу в церковь, а там Шоукросс, весь красный, стоит заикается. Говорит мне:

– Пресса пытается получить от меня заявление. Я не хочу, чтобы меня фотографировали, и не хочу, чтобы меня беспокоили. У меня есть право на личную жизнь.

– Ну, слушай, – говорю я, – тогда не выходи на улицу. Если преподобный скажет им, что входить в церковь нельзя, они не войдут. Если он позвонит мне