и оттуда засекли фашистские позиции. Но это не все. На той же колокольне, этажом выше, оказывается, сидели и вражеские наблюдатели. То было смертельно опасное соседство. Однако, помня задачу и руководствуясь жестокой необходимостью, наши бойцы проявили огромную выдержку и дисциплину. Стоило обнаружить себя, фашисты всполошились бы и наверняка уничтожили наш пост, лишив таким образом батарею едва обретенного ею «зрения».

Старшина решил, не трогая опасных соседей, вступить в дуэль с фашистскими корректировщиками с помощью всей батареи, рассчитывая на точность собственного глазомера, на огневое искусство товарищей, на превосходящую силу наших орудий. Действительно, дуэль длилась недолго, хотя две наши пушки еще до начала ее были разбиты. Мы заставили врагов замолчать навсегда.

Теперь понимаешь: то был подвиг, и немалый подвиг. А в ту пору подобные факты выглядели будничной солдатской работой — деловитой, расчетливой, уверенной работой, подчиненной «простой» цели — побеждать врага в каждом бою. То была боевая работа на уровне высочайшего воинского духа, который в конечном счете обеспечивал нам победу.

Память человеческая способна долго хранить подробности событий, факты и картины, но имена она теряет раньше всего. Ни один писатель — участник и свидетель войны не вправе оставлять дремлющей свою память, закрытыми военные дневники и записные книжки. Ныне, когда мы ощущаем значение нашей Победы во всей жизни, каждый подвиг наших людей на фронте и в тылу обретает историческое величие. Рассказать о нем — значит внести свой свидетельский вклад в великую летопись великой войны, значит поведать о том, как мы побеждали, значит передать завещание павших живым.

У писателей-фронтовиков перед павшими долг особый, и его надо прочувствовать до глубины души. Был я однажды по приглашению венгерских друзей в городе Секешфехерваре, где в сорок четвертом фашисты предприняли последнее крупное наступление, бросив против нас на узком участке фронта одиннадцать танковых дивизий. Там насмерть стояла и наша батарея.

Приехал я туда весной, увидел прекрасный, цветущий город. В саду близ вокзала живые цветы устлали подножие памятника советским воинам, освободившим эту землю. Я шел мимо гранитных стен, воздвигнутых венгерскими братьями над могилами советских бойцов, читал вырубленные в камне имена. И внутренне вздрагивал, испытывая невероятный взрыв чувства, когда повторял про себя: «...год рождения — 1925‑й», «...год рождения — 1925‑й». ...Это мои ровесники — те самые, с которыми в сорок первом мы осаждали военкоматы, боясь, что на нас не хватит войны, с кем мы взрослели не по годам, а по дням и часам, в восемнадцать лет проникнувшись взрослой, мужской, солдатской ответственностью за судьбу Родины.

Вместе со скорбью поднималась в душе великая гордость за свое поколение, и подумалось мне в ту минуту, что есть в мире только одна армия, которой во множестве стран благодарные люди воздвигли сотни и сотни величественных памятников. Воздвигли за невиданную силу духа, за беспримерное благородство и мужество. Это — наша Советская Армия, армия первой социалистической державы, армия свободного народа, в единоборстве разгромившая орды злейших врагов человечества. Как писатель, я не знаю большей чести и ответственности, чем рассказывать о героях этой армии. И большего долга не знаю тоже. Потому что долг этот не только перед прошлым, но и будущим.

ГЕРОИЧЕСКИЕ СТРАНИЦЫ

Я помню, как первый воинский эшелон из нашего города отправлялся на фронт, как по улице, по булыжной мостовой, двигались серые колонны солдат, как поблескивали трехгранные штыки в лучах спускавшегося за водокачку солнца, и поблескивали каски, и в такт шагам гремела песня, которая и теперь вызывает во мне особое и неповторимое чувство: «Пусть ярость благородная...» И мы, мальчишки, обступив колонну, шагали рядом с солдатами, и тогда впервые в наших детских сердцах рождалось то великое чувство, о котором можно говорить лишь с гордостью — чувство Родины, осознание ее силы, ее истории; проще говоря, было такое ощущение, что ты как звено в цепи — за тобой прошлое, а впереди тебя будущее; прошлое было героическим, и настоящее должно быть героическим, чтобы им гордились поколения... Я видел и этот первый уходивший на фронт эшелон, и первый состав с эвакуированными, прибывший к нам на станцию уже глубокой осенью, когда по той самой булыжной мостовой уже мела колючая поземка, на окнах намерзали узоры, а у хлебных ларьков почти с полуночи выстраивались хлебные очереди, и мы, мальчишки, стояли в этих очередях, а потом бежали в школу и чертили на классных досках, как стратеги, — «каждый из нас немного Наполеон, особенно в детстве», — грандиозные планы разгрома фашистских полчищ. Потом был день, когда мы перешагнули порог военкомата, был день, когда впервые легла на плечи серая солдатская шинель, и то чувство, испытанное при этом, и тяжесть винтовки и автомата, и тяжесть солдатского вещевого мешка и пулеметных дисков, — все это было, и события надвигались с такой быстротой, и впечатления наслаивались одно на другое с такой стремительностью, что казалось, невозможно было ничего запомнить. Но вот прошли годы, и события те так свежи в памяти, что иногда кажется, что все это происходило вчера: и повестка из военкомата, и первая учебная атака на полигоне, и первый учебный окоп, и окоп, развороченный только что прошедшим немецким танком, и ты в окопе, прижавшийся к стенке и стискивающий связку гранат, и запах тола и крови, и первый убитый на твоих глазах, и вид первой братской могилы, и дальше, дальше, дальше по пути войны. Мне иногда кажется, что после войны земля была перевязана траурной лентой — столько человеческих жертв! А рвы, заполненные людскими телами! В Белоруссии я видел раскопанные такие рвы и не могу забыть этого.

И все же, хотя мне довелось повидать многое и быть участником двух крупных битв, — на Курской дуге и в Венгрии вблизи озера Балатон, — представление о войне в общем-то было ограниченным, как у каждого, кто шагал в цепи наступающей роты. Сто метров направо, сто — налево, двести — триста метров вперед, и эта узкая полоса через всю войну, от Волги до Берлина. В какой-то мере первая моя повесть о войне «Малый заслон» и была такой полосой, в которой, конечно, описывались и подвиги, и трагические эпизоды, все то, что я видел своими глазами и пережил.

Но теперь писать о войне с позиций взводного или ротного командира невозможно, вернее, недостаточно. Хочется взглянуть на события тех лет уже не из глазной прорези танка и даже не через стереотрубу с полкового командного пункта, а выбрать такую точку, с которой возможно было бы охватить как можно больший ход