перессорятся между собой. А я видел, как у нас в Средней Азии встречали эшелоны с эвакуированными из прифронтовой полосы. Осень и зима выпали на редкость дождливыми и холодными, людей приехало много, но не было проблемы, где их устроить. Все двери открывались для переселенцев, в каждом доме они становились родными, независимо от того, принадлежал тот дом узбеку, русскому или таджику.

В нашей небольшой квартире, например, поселилось четыре семьи. Тесно жили, но едва ли в просторной, благоустроенной квартире на одну семью бывает такая дружба и такое взаимопонимание, какие царили в нашей. Одна беда связывала всех — война, одна забота — победить врага, одно дело — работать не покладая рук для победы. И казалось мне в ту пору, что была в нашем доме одна хозяйка, старшая над четырьмя хозяйками семей, хозяйка, чей авторитет был непререкаем, чей устав социалистического общежития стал законом для старых и малых. Хозяйка эта — Советская власть, при которой мы выросли, которая воспитала нас равными сыновьями страны с чувством равной ответственности за ее судьбы и друг за друга. Народ наш не признал бы на своей земле никакой власти, кроме Советской, никаких порядков, кроме социалистических.

Вот этот дух, непреклонный и неистребимый, мои ровесники впитывали от старших, этот дух уносили потом на фронт.

Мы с гордостью и признательностью к нашей партии говорим, что ее экономическая политика в предвоенные годы подняла страну на современный уровень в технике, науке, культуре, что позволило нам с первых дней Великой Отечественной противостоять могущественному врагу. Партия, Советская власть воспитали в нас такое чувство патриотизма, такое сознание исторического достоинства, такую идейную убежденность, которые оказалось невозможно сокрушить никакими танковыми и воздушными армадами.

От Курской дуги до последних фашистских окопов у австрийского городка Пургшталя довелось мне отшагать по дорогам войны. И не помню я ни одного легкого боя, ни одной легкой победы. Каждая победа требовала коллективного подвига, и наши люди вершили его буднично, каждодневно, часто незаметно для самих себя.

Вот в моих записях для памяти несколько строчек, где значится город Речица. Жесточайшие бои шли здесь, и память, конечно, не в силах восстановить всех подробностей сражения. Но один эпизод не сотрет никакое время.

Заняв огневые позиции, батарея неожиданно попала под снайперский огонь. Уцелеть можно было лишь за орудийным щитом и в укрытии, отсиживаясь там до темноты или до тех пор, пока наши снайперы не уничтожат вражеских. Но комбат старший лейтенант Аноприенко получил приказ — немедленно сняться с позиции и выдвинуться на другое направление, где возникла угроза танковой атаки.

Фронтовики знают, как нелегко подниматься в рост, если вокруг бушует огонь и каждый случайный осколок или пуля могут стать твоими. Но насколько же труднее вставать, когда знаешь, что грозит тебе не случайный кусок металла, который может пролететь и мимо, что, поднимаясь в рост, ты попадешь в оптический прицел вражеского снайпера и рассчитывать на его промах не приходится. А целить он будет в твое лицо или в сердце...

Служили в батарее юнцы вроде меня, девятнадцатилетнего лейтенанта. Служили и люди постарше, которых дома ждали дети и жены. Разных национальностей были ребята, разного темперамента, разных характеров. Всеобщие любимцы и такие, которых за что-то недолюбливали, — словом, люди как во всяком воинском коллективе. Не нашлось лишь такого, который бы, услышав команду комбата, хоть на миг-другой задержался в укрытии, рассчитывая на то, что вражеская пуля достанется другому. Встала батарея по приказу, снялась с позиции и в срок выполнила задачу, заступив дорогу вражеским танкам. Многих товарищей мы тогда недосчитались, и, чтобы враг не почувствовал, что ослабил нас, каждый артиллерист работал теперь за двоих...

Можно ли одолеть такую отвагу, такое товарищество, такую верность солдатскому долгу! Мои ровесники не занимали этих качеств ни у кого. Эти качества — органические свойства советского человека, советского солдата, воспитанного в социалистической стране.

Битые фашисты, не умея или не желая понять источники нашего воинского духа, в своих мемуарах любят кивать на некий «русский фанатизм», на необъяснимое «равнодушие» к смерти наших бойцов и командиров. Лично я, пройдя полвойны, не встретил ни одного равнодушного к смерти человека. Уж мы-то, как никто, любили жизнь, ибо знали, какую страну защищаем, как вольно и счастливо расцветет она после нашей победы. Потому-то и шли на смерть за эту жизнь мои ровесники, когда дело победы требовало самоотречения.

Бредни битых фашистов о «русском фанатизме» нетрудно понять: ни один захватчик еще не признал права ограбляемого народа на самозащиту. И западным мемуаристам, носившим когда-то погоны генералов гитлеровской армии, конечно, хотелось, чтобы мои ровесники умирали в газовых камерах фашистских концлагерей, а не на поле боя, утверждая смертью своей нашу победу.

Нет, недешево мы отдавали свои жизни в бою. В моих памятных записках значится еще один город на Днепре — Ветка. Здесь батарея ночью заняла позиции возле самой реки, прикрывшись земляным противопаводковым валом. Правый берег, крутой и высокий, был занят противником, и над полусожженным селом заметно возвышалась старая кирпичная колокольня. Утром после артподготовки пехота и легкие танки двинулись по скрытому мосту, наведенному саперами выше по реке. Противник ответил ожесточенным огнем. Батарея получила приказ — подавить стреляющие из-за села фашистские орудия, и на противоположный берег отправился наблюдателем-корректировщиком командир взвода управления, старшина, фамилию которого, к сожалению, не сохранила моя память. С ним — телефонисты.

Едва мы начали огонь по вражеским позициям, как нас накрыл ответный артиллерийский налет. Очевидно, фашистский наблюдатель видел батарею, мы же пока не знали точного места немецких орудий, и дуэль оказалась неравной.

Был один из тех моментов на войне, когда, кажется, легче и проще всего умереть: тяжелые снаряды кромсали нашу позицию, образуя мертвый ад из огня и железного крошева. Если мы выжили тогда, то лишь от сознания необходимости во что бы то ни стало продержаться и выполнить задачу — прикрыть переправу своих войск. А еще — от жгучей ненависти к врагу. Оглушенные, забросанные землей, прижимались мы к узенькой кромке вала, в который били снаряды. Не все, конечно, попадали в вал — многие перелетали его и рвались в десяти шагах от нас, и мы опытом, расчетом, не изменявшим солдату даже в кромешном аду, угадывали крохотное пространство, куда не впивались осколки снарядов — у осколков тоже существует «мертвое» пространство. Мы выдержали, выжили, выстояли и наконец услышали голос нашего старшины в телефоне и встали к орудиям...

Потом мы узнали, что корректировщики батареи проникли в занятое врагом село, взобрались на колокольню