иному месту своего возникновения – американскому или немецкому. На соответствующий маппинг пространственных культурологических теорий частично указала Зигрид Вайгель, различая spatial turn в рамках cultural studies и пространственный поворот немецкоязычной культурологии.[908] Она обнаружила, что cultural studies начинаются с критики истории колонизаторства и движутся в сторону контрдискурсов этнических меньшинств в «промежуточных пространствах» культур, в то время как немецкоязычный topographical turn (в литературоведении) скорее историзирует, обращается к конкретным местам, но также использует семиотическую аргументацию и опирается на историю философии. Однако, концентрируясь на cultural studies, она приходит к ошибочному заключению, что spatial turn зиждется на «этнографически обусловленной теории культуры».[909] При этом для пространственного поворота этнография играет крайне незначительную роль, а исключение культурной географии с ее важными политическими импульсами искажает исходные концептуальные позиции этого «поворота», позволяющие превратить «пространство» в непосредственно аналитическую категорию.

3. «Пространство» как аналитическая категория

Чрезвычайно важно всегда помнить, что количественного роста исследований о «пространстве» в качестве «темы» или «предмета исследования» еще недостаточно, чтобы провозглашать пространственный поворот. Столь же мало доказывает и широкое междисциплинарное разрастание «пространства» до размытого «метафорического универсального понятия».[910] Как и другие «повороты», пространственный требует качественного скачка, сопутствующего методико-концептуальному профилированию. Последнее достигается лишь тогда, когда междисциплинарными усилиями внимание к пространству и пространственности отделяется от пространства в узком смысле слова – когда само мышление становится пространственно-ориентированным и переходит в методологическую процедуру спатиализации: в призыв к «географическому мышлению» («thinking geographically»).[911] Наконец, на переднем плане находится не пространство как таковое, поскольку и речь идет не о том, чтобы заменить время пространством. Решающее значение остается за перспективой спатиализации, объектами которой не в последнюю очередь становятся и сами история и время: «спатиализация времени и истории»[912] в смысле методологической исследовательской установки. Последний виток пространственного поворота свершается, однако, лишь тогда, когда раскрывается эпистемологический потенциал пространственной оптики, как происходит это, например, в ориентации Соджи на «пространственную герменевтику» («spatial hermeneutics»[913]). Соджа предлагает раскрыть все акты понимания через пространство, чтобы они охватили одновременность, сосуществование и рассредоточение неравных сфер жизни так же, как и асимметрию отношений власти. Это предложение, опять-таки указывающее на пределы исторического повествования с его временно́й последовательностью, обретает методологическую основу в «контрапунктном чтении» Саида, а также в познавательной установке «маппинга».

Как же такой критический ракурс взгляда на пространство и пространственность оказывается сконцентрированным в общедисциплинарном spatial turn? Почти безудержный рост разговоров о картографировании, или же маппинге, в последние годы подтвердил, что главным образом нагруженность категории пространства постколониальными смыслами породила новые формы восприятия и аналитические категории. Именно с этой позиции лучше всего ответить на вопрос, в чем же выражается не только измененное понимание пространства, переоткрытие пространства как значительного «предмета» культурологии вплоть до различения частных и общественных пространств, гендерно-специфических и телесных пространств, на которые уже обращала внимание прежде всего феминистская перспектива в те же 1980-е. Насколько можно, помимо этого, говорить о пространственном повороте? Здесь важно, что пространство само становится центральной аналитической категорией, принципом конструирования социального поведения, сферой материальности и близости опыту, стратегией репрезентации. Последняя больше не ориентируется на нарративность и темпоральность, тем самым высвобождаясь из силков эволюционизма и развития.[914] Завоюет ли пространственный поворот действительный авторитет, будет видно по тому, насколько глубоко он войдет в науки, исследовательские направления которых не особо жалуют пространственность. Однако главным образом это продемонстрирует то, насколько категория пространства окажется способной добиться пространственной ревизии самого понятия культуры.

Этот стимул к новой концептуализации «культуры» прочитывается уже в распространении новой культурно-аналитической терминологии с такими явно выраженными пространственными метафорами, как маргинальность, края, границы, локация, детерриториализация, центр/периферия, маппинг. Этот вокабулярий сгущается в «культурологическую модель, охватывающую совместное мышление различных уровней и измерений: индивидуальное и общественное, соответствующее и несоответствующее, локальное и глобальное, конкретное и воображаемое, практика и репрезентация мыслятся и описываются в своем взаимовлиянии».[915] Пространственный ракурс, таким образом, позволяет осуществить целостный анализ того, что раньше рассматривалось скорее по отдельности: несоразмерное сосуществование повседневной жизни, взаимовлияние структур и индивидуальных решений, – выдающийся новый подход, который даже инициировал появление целого журнала: «Пространство и культура».[916] Такого рода комплексное оперативное понятие пространства в аспекте отдельных дисциплин, с одной стороны, выводит пространственный поворот на след политической пространственной перспективы и политики пространства, поскольку позиционирует себя как неотъемлемое ключевое понятие ввиду контингентности глобального мира. С другой стороны, оно возвращает внимание к конкретным пространственным отношениям, однако при этом возникает риск, что пространственный поворот утратит свою изначальную ударную силу в политике, свой политический потенциал.

4. Пространственный поворот в отдельных дисциплинах

Междисциплинарная реконцептуализация пространства доходит до того, что использует пространственную рефлексию отдельных дисциплин, чтобы рассматривать пространство как основополагающий элемент социальной и культурной теории и переосмыслить само понятие культуры под знаком пространства. Нельзя не заметить – по крайней мере в международной дискуссии – связь этой рефлексии пространства с глобальным и общественным развитием мобильности, пограничных проблем, миграции, гендерной и этнической дискриминации, туризма, трансформации глобальных городов, контроля пространства и т. д. Политическая экономика пространства ни в коем случае не остается лишь отдаленной целью пространственного поворота. Лидирующие позиции здесь за географией, прежде всего – за реконцептуализированной в контексте пространственного поворота политически ориентированной культурной географией. Она исследует региональные различия и локальные местоположения политического и изучает вопрос, «как политические акторы с помощью геополитических „географических представлений“ или „стратегических образов пространства“ вершат геополитику».[917] На переднем плане в этой практико-теоретической переработке культурной географии, отказывающейся от «существующего» пространства, находится «создание» пространственных структур. При этом с явной отсылкой к лингвистическому повороту здесь подчеркиваются также коды, знаки и символы определенной географии власти, которые привлекают к себе новое внимание и в сферах контролирования пространств, например в сфере контроля доступа к вокзалам, в мире покупок и развлечений, в борьбе за городские пространства, а также в среде пограничных конфликтов, в практиках образования границ и их преодоления. В этом диапазоне было бы продуктивно пересмотреть репертуар современной дискуссии о пространстве. Так, устойчивость идеи пространства как «контейнера» в повседневной жизни следует не просто игнорировать или концептуально пропускать, но для начала принять – разумеется, не зацикливаясь при этом на достижениях постмодернистской реконцептуализации. Как-никак, повседневные эссенциализации так просто не стереть – к примеру, обоюдные приписывания в отношениях между Восточной и Западной Германией, – избежать которых по-настоящему не удается и пространственному дискурсу.[918]

Такая отсылка к повседневным способам конструирования пространства, которые не интегрировать безболезненно в культурологический мейнстрим, позволяет сделать более точной глобальную оптику реорганизации пространственности. Это же