не мог услышать никто из жильцов дома. С этой целью он удлинил провод со второго этажа, чтобы можно было говорить из своей комнаты на 1-м этаже.

В январе 1932 г. муниципальной полиции стало известно, что Зорге является членом Тихоокеанского секретариата профсоюзов. Незадолго до получения этой информации Зорге переехал в апартаменты № 9 в пансионате Реми по Rout Remi, где проживал до конца декабря 1932 года.

В начале января 1933 г. Зорге выехал в Мукден и Дайрен, как сообщают, для сбора материалов, которые он собирался использовать для написания книги “Мирное японское вторжение в Китай”»[257].

Удивительных и важных моментов в этом отчете два. Во-первых, лишь из-за одного, зафиксированного полицией, контакта с представителем Коминтерна Рихард Зорге попал в крайне опасную категорию потенциальных «агентов Коминтерна», что грозило ему арестом, а всей резидентуре грандиозным провалом. Виновником этого опасного контакта был не «Рамзай», а Москва, исправно присылавшая запреты на поддержание связей с сотрудниками ИККИ и ОМС и одновременно требующая их нарушения. И лишь благодаря тому, что это было подозрение, не подкрепленное никакими доказательствами, наш герой в очередной раз избежал катастрофы. Во-вторых, не может не вызывать изумления рассеянность английской контрразведки и французской полиции, упустивших Зорге в 1932 году, но в мае 1933-го считавших, что он еще в Шанхае. Когда в конце июля 1933 года англичане решили проверить, вернулся ли Зорге в Шанхай из Кантона, оказалось, что по указанному в справке адресу проживает не Рихард, а Вольфганг Зорге – тоже немецкий журналист, однофамилец, к которому Рихард не имел никакого отношения, но с которым его нередко путали. След же «Рамзая» был безнадежно потерян, так как англичане «совершенно точно установили», что он в это время находился… в Кантоне[258]. Невероятно, но очевидно: не только разведчики допускали халатность и неосторожность в своей тайной деятельности. Их противники со стороны контрразведки, и не только европейцы, нередко бывали не менее расслаблены. Похожий случай произошел, например, весной 1926 года в Токио, когда оттуда вынужден был бежать по вине своего недалекого, в профессиональном смысле, руководства нелегальный резидент Разведупра и прямой предшественник Зорге Василий Ощепков. Японская тайная полиция долго и упорно продолжала разыскивать его в Токио, тогда как он уже несколько недель находился во Владивостоке, совершенно легально, но очень оперативно покинув Японию[259].

В мае 1935 года шанхайская резидентура Четвертого управления Штаба РККА все-таки провалилась. Резидентом в тот период был Яков Бронин, и до этого оказывавшийся на грани провала по собственной неосторожности и из-за головотяпства Центра[260]. Его арестовали, приговорили к пятнадцати годам тюрьмы, и от смерти он спасся только чудом: именно «Абрама» поменяли на сына Чан Кайши Цзян Цзинго, в обмен на которого лидер Гоминьдана в свое время отказался выдавать «супругов Нуленс». Резидентура была разгромлена. В Москве провели «разбор полетов», в результате которого родилось «Заключение по шанхайскому провалу 1935 года». Несмотря на то, что от смены резидентов до провала прошло около полутора лет и все недостатки в резидентуре «Рамзая», хорошо известные руководству, можно было исправить, во многих грехах был обвинен именно Зорге. Ему снова припомнили чрезмерно широкую разведывательную сеть, состоящую из агентов-китайцев, которых «Рамзай» не мог полностью контролировать, и вовлечение в работу известных левых типа Агнес Смедли, и связи с представителями КПК.

Руководство сочло, что Зорге пренебрегал правилами конспирации, из-за чего многие агенты знали его адрес, но так и не разъяснило, как это было связано с провалом Бронина. Всплыли на свет божий предупреждения «Зеппеля» о том, что английская контрразведка считает Зорге агентом Коминтерна, явно выдуманная в Москве попытка тех же англичан «взять на арапа» Зорге, когда он лежал после аварии со сломанным плечом в госпитале, а они потребовали выдачи им «советского агента», и многие другие как реальные случаи, так и просто слухи, потребность в которых в 1936 году, когда составлялось «Заключение…», уже отчетливо ощущалась. «Резидентура Рамзая, несомненно, находится под наблюдением японцев», – писал автор «Заключения…» полковой комиссар Павел Фокич Воропинов, настаивая на том, что «Рамзай» раскрыт и через него японцы «подсовывают нам дезинформацию»[261].

В 1936 году руководство Четвертого управления, насколько это вообще возможно в разведке, поверило Зорге, а не Воропинову (последний был вскоре уволен из разведки за профнепригодность, что не спасло его, впрочем, от расстрела в 1937 году). Тогда во главе Разведупра еще стояли люди, хорошо понимающие, что они сами не всегда бывают правы, а уникальный резидент с блестящим образованием, опытом работы за границей по линиям двух разведок, знанием нескольких языков, великолепный специалист по Дальнему Востоку, авторитетный журналист, яркая и неординарная личность, а главное – абсолютно преданный Советскому Союзу, делу построения коммунизма, кристально честный человек – слишком редкая удача, чтобы ее упускать. Ведь по большому счету «верили – не верили» – это вообще не про разведку. Центр не может и не должен безусловно доверять агенту, проверяться должно всё и вся. И тем не менее к концу китайской командировки Зорге считали надежным товарищем, его признали не просто как агента, разведчика, а как резидента и мастера вербовки, сбора и анализа информации.

Глава двадцатая

Нет причин отпираться…

О своем прибытии в Москву из Шанхая в декабре 1932 года, последовавших за этим событиях и своей реакции на них Зорге оставил весьма любопытные воспоминания: «Вернувшись из Китая, я посетил начальника Четвертого управления Берзина и его нового заместителя, которые радушно приняли меня. Они оба были удовлетворены работой, проделанной мной в Китае, и теперь хотели подробно обсудить мою будущую деятельность. У меня не было причин отпираться и, кроме того, не было никаких других занятий. Время от времени меня вызывали, чтобы обговорить некоторые вопросы, но чаще Берзин или его заместитель приезжали ко мне в гостиницу[262] или же приглашали меня к себе домой»[263].

Помимо шефа военной разведки Яна Карловича Берзина, с вернувшимся резидентом, как мы видим, тесно общался некий «его заместитель». Это был уникальный специалист по Дальнему Востоку, начальник 2-го (агентурного) отдела Четвертого управления Борис Николаевич Мельников. По происхождению забайкальский казак, Мельников в 1917 году окончил артиллерийское училище и вышел из него прапорщиком, а потом стал подпоручиком военного времени, уже будучи на тот момент членом партии большевиков. Занимая ряд значительных должностей у большевиков, с 1918 по 1920 год он неоднократно арестовывался японцами и китайцами, чудом избежал смертной казни, стал командующим войсками Приамурского военного округа и председателем областного бюро партии большевиков. С 1922-го Мельников начал службу в военной разведке. Причем экспертом в дальневосточных делах он оказался столь незаменимым, что по специальной договоренности между НКИД и Наркоматом обороны исполнял одновременно функции и разведчика, и дипломата высокого ранга (вплоть до должностей генерального консула СССР в Харбине и временного