Шрифт:
Закладка:
В регламентирующих документах, которые создавались в рамках реализации этого царского указа, уточнялось, что ответственность за контроль над монашествующими возлагалась лично на настоятеля. Он должен был «усматривать с великим прилежанием, естьли которой монах имеет из монастыря изысти великую нужду, и таковых отпускать из монастыря на малое время, часа на два и на три, с писмом же за печатью. <…> И без великия нужды для взятков из монастыря монахов не опускать». Монастырские ворота должны были быть всегда заперты, возле них должны стоять «безотходно караулные монастырские воротники», которым следовало «смотреть и беречь накрепко, чтоб ис того монастыря монахи нихто ни для каких дел без повеления властей и без отпускного писания никуды не выходили». Мирских людей разрешалось допускать в монастырь только во время богослужения[634].
Как справедливо заметила И. Н. Шамина, в этих установлениях проявилось подозрительное отношение царя к монашествующим, а особенно к «бродячим» монахам, как к «опасному и потенциально враждебному в государственно-политическом отношении элементу, который может тормозить проведение задуманных им реформ». Исследовательница предположила, что монахи чаще других «создавали и распространяли различного рода сочинения, направленные против петровских преобразований», а бродячие старцы способствовали циркуляции «опасных для государства идей». «Вероятнее всего, именно это и стало причиной попыток законодательно ограничить их самовольное перемещение», – полагает исследовательница[635].
Запрещение монастырям принимать для проживания посторонних лиц И. Н. Шамина трактует как стремление «сократить монастырские штаты и тем самым уменьшить расходы на содержание монастырей»[636]. Однако обратим внимание на то, что за несколько месяцев до принятия всех этих решений правительство Петра I вело активный розыск Талицкого, делая особенный упор именно на осмотр пришлых «дьячков» в монастырях и приходах. На мой взгляд, между указами по розыску Талицкого, рассылаемыми из Преображенского приказа в июле и первой половине августа 1700 г. (вспомним, что в тот момент государь находился в Преображенском и, вероятнее всего, принимал участие в составлении этих инструкций), и перечисленными выше именными указами обнаруживается прямая связь. Приведу один пример:
Из указа Преображенского приказа о мерах по розыску Г. В. Талицкого в Перми, Чердыни и Соли Камской от 9 августа 1700 г
И мы, великий государь, указали того Гришку тебе во всяких тамошних местех и в монастырех у приходцких церквей в новоприходных дьячках или которые и впредь приходить будут и во всяком церковном причете сыскивать всячески с великим радением и неоплошно и против тех примет осматривать[637].
Из именного указа от 31 января 1701 г. о мерах по установлению контроля за имуществом и персональным составом монастырей и архиерейских домов
Во всех монастырях мирские люди в монастырях обитати да не будут, но токмо едине монахи да живут в монастырях, чтецы и певцы да будут монахи; дьячки, которые не монахи, никако в монастырях да пребудут. А которые ныне дьячки есть в монастырях, и переписчики монастырей да вышлют из монастырей вон, они же да идут во отечество свое[638].
Как уже отмечалось (см. п. 24), к моменту отправки процитированного выше указа от 9 августа 1700 г. в Преображенском приказе, скорее всего, уже знали о намерении Талицкого найти убежище в каком-нибудь монастыре. Не исключено, что книгописец действительно поступил так, как намеревался сделать. В таком случае непосредственную взаимосвязь мероприятий, направленных на контроль за монастырями и монашествующими, с делом Талицкого (на чем настаивал иезуит Франциск Эмилиан) можно считать более чем вероятной[639].
В свете всех этих данных жесткая линия следствия Ромодановского и его коллег в отношении монахов московского Симонова монастыря, переписывавших канонические тексты против брадобрития, становится более понятной. Мы видели, что вопрос брадобрития/брадоношения в Московии издавна находился в компетенции Церкви. В постановлениях патриархов Иоакима и Адриана священникам строго предписывалось (под угрозой запрещения в служении) не допускать к участию в церковной жизни нарушителей заповеди брадоношения, которые объявлялись чуть ли не еретиками. Стоглав, печатная Кормчая книга, печатные Требники 1639 и 1647 гг., Служебник 1646 г. – эти и другие авторитетные тексты, которыми, несомненно, владели многие монашествующие и священники, однозначно указывали на греховность брадобрития (см. п. 7–14).
Не приходится сомневаться и в том, что оппозиционно настроенные церковники находили поддержку среди какой-то, возможно весьма значительной, части русского населения. Тому мы находим в делах Преображенского приказа множество подтверждений. Приведем лишь один пример. В ноябре 1701 г. в Ярославской приказной палате содержался сосланный туда за какие-то вины солдат Преображенского полка Ивашка Иванов сын Кляпошников. По наружности он отличался от местных: видимо, подражая государю, он брился и носил длинные волосы. В один день, когда его, по тогдашнему обычаю, вывели на связке для сбора милостыни, он привлек внимание ярославского посадского человека Афонасия Корноухова. Он подошел к незнакомцу и стал спрашивать, какого он чина человек и откуда. Затеяв беседу с бывшим преображенцем, сильно подвыпивший ярославец принялся его поучать: «Для чего де ты долгие волосы носишь? Велено де за то проклинать! А что де и бороды бреют без веления владычня, и за то…» – и далее Корноухов избранил государя матерными словами (какими именно, в деле не сказано; сообщается только, что это «непристойное бранное слово к ево царскому величеству [в документе] писать невозможно»). Когда Афонка Корноухов оказался в Преображенском приказе, он признался, что, к сожалению, ничего не помнит, так как «того дни был пьян и в тех де числех пил запоем»[640].
Однако не приходится сомневаться в том, что в данном случае пьяный ярославец выразил языком то, что было на уме у многих его соседей: вопрос о брадоношении/брадобритии относится к сфере не царской, а церковной власти, и зря государь «ереси вводит», велит бороды брить и т. д. Так действительно думали многие. Не случайно в 1705 г., когда уже был объявлен царский указ о брадобритии, многие ярославские горожане (и уже не пьяные, а трезвые) пришли к местному владыке
