Но, по всей видимости, на этот раз Ф. Ю. Ромодановский был не прав. Обратим внимание на то, что Андрей Иванов явился с заявлением о своем «государеве деле» к Москворецким воротам Китайгородской стены (к ним можно было пройти по Москворецкой улице, которая вела от Спасской башни Московского Кремля, если следовать мимо собора Василия Блаженного по современному Васильевскому спуску), но при этом был уверен в том, что пришел к Красному крыльцу, то есть к тому месту, где, по народным представлениям, время от времени появлялся государь. Недавно приехавший в Москву нижегородец еще не успел узнать столицу, и в этом нет ничего удивительного. Но если бы за его действиями кто-то стоял (как полагал Ромодановский), эти люди, конечно, смогли бы его направить с обличительной речью по верному адресу, то есть в Преображенское, где на самом деле в те дни находился Петр I. Похоже, Андрей Иванов был одиночкой. В ответ на вопросы Ромодановского о сообщниках он отвечал:

А на Москве де у него, Андрея, знакомцов никого нет, и с вышеписанными словами к государю ево нихто не подсылывал. Пришол он о том извещать собою, потому что и у них, в Нижнем, посацкие люди многие бороды бреют, и немецкое платье носят, и табак тянут, потому для обличения он, Андрей, и пришол, чтоб государь велел то все переменить[648].

Иными словами, Андрей Иванов настаивал на том, что его побудили к таким решительным действиям те перемены, которые он наблюдал вокруг себя. Путешествуя на гребных судах по Волге, Андрей Иванов имел более широкий кругозор, чем многие его соседи-нижегородцы. Возвращаясь домой, Андрей Иванов замечал, что все больше посадских людей бреет бороды, ходит в немецком платье, курит табак без всякого опасения, и все это несмотря на церковные запреты, о которых все знали. Но неужели это безобразие, разрушение «веры християнской», действительно исходит от царя? Все это Андрей Иванов, видимо, не раз обсуждал с другими гребцами во время своих путешествий. Наверняка ему приходилось общаться и с теми самыми «раскольщиками», о которых его спрашивал Ромодановский. Нужно рассказать царю о том, что делается! Может быть, он тогда образумится и повелит «то все переменить?» Тогда вернутся старые добрые времена, и все будет по-прежнему. Нужно попробовать, пока не поздно!

Это дело часто использовалось в историографии для иллюстрации всеобщего недовольства указами о немецком платье и брадобритии[649]. Приведем конкретный пример. С. М. Соловьев в 15‐м томе «Истории России с древнейших времен» (1865), объясняя, почему Петр I настаивал на брадобритии и перемене костюма, говорит о неприятии инициатив царя «многими из русских»:

Мы уже говорили прежде о смысле преобразования наружности русского человека – преобразования, решительно закончившегося при Петре. Теперь, говоря преимущественно о перемене платья, мы опять должны заметить, что нельзя легко смотреть на это явление, ибо мы видим, что и в платье выражается известное историческое движение народов. Коснеющий, полусонный азиатец носит длинное, спальное платье. Как скоро человечество, на европейской почве, начинает вести более деятельную, подвижную жизнь, то происходит и перемена в одежде. Что делает обыкновенно человек в длинном платье, когда ему нужно работать? Он подбирает полы своего платья. То же самое делает европейское человечество, стремясь к своей новой, усиленной деятельности: оно подбирает, обрезывает полы своего длинного, вынесенного из Азии платья, и наш фрак (пусть называют его безобразным) есть необходимый результат и знамение этого стремления; длинное платье остается у женщины, которой деятельность сосредоточена дома, в семействе. Таким образом, и русский народ, вступая на поприще европейской деятельности, естественно, должен был одеться и в европейское платье, ибо вопрос не шел о знамении народности (это вопрос позднейший), вопрос состоял в том: к семье каких народов принадлежать, европейских или азиатских, и соответственно носить в одежде и знамение этой семьи.

Но иначе смотрели на дело многие из русских, современников Петра. Переменять платье, одеваться немцем было для них и тяжело, и убыточно, и, даже оставляя в стороне суеверную привязанность к старине, перемена эта могла возбуждать сильное раздражение. Дмитровский посадский Большаков, надевая новую шубу, сказал с сильною бранью: «Кто это платье завел, того бы повесил», а жена его прибавила: «Прежние государи по монастырям ездили, Богу молились, а нынешний государь только на Кокуй ездит». Нижегородский посадский Андрей Иванов пришел в Москву извещать государю, что он, государь, разрушает веру христианскую: велит бороды брить, платье носить немецкое, табак тянуть, – и потому для обличения его, государя, он и пришел.

Внизу были недовольны нововведениями[650].

Но если принимать во внимание информацию обо всех действующих лицах, которая имеется в деле о нижегородце Андрее Иванове, картина рисуется несколько иначе. Вспомним, что указ об обязательном брадобритии еще не состоялся, а значит, «многие посадские люди» Нижнего Новгорода, которые «бороды бреют и платье немецкое носят», делали это совершенно добровольно. Следовательно, мы не можем столь однозначно утверждать на основе этого дела, что «внизу были недовольны нововведениями». Яркая фигура Андрея Иванова, решившегося прийти в Москву обличать государя, заслонила собой поведение (может быть, и не столь выдающееся) сотен других «московитов», которое просто оказалось незамеченным.

Подобное произошло и с другим делом Преображенского приказа – о дмитровском посадском человеке Михаиле Семенове сыне Большакове и его жене Марье (1703), которое также цитирует С. М. Соловьев в приведенном выше фрагменте. Вслед за Соловьевым это дело часто используется историками для подтверждения тезиса о всеобщем неприятии петровских культурных преобразований. Но посмотрим и на этот процесс повнимательнее, поставив перед собой задачу услышать все голоса.

Из этого дела следует, что на Большакова донесли портные мастера из крестьян Дмитровского уезда вотчины Троице-Сергиева монастыря. Эти мастера выполняли заказы дмитровских посадских людей на изготовление нового платья. Когда они в начале Великого поста первый раз пришли в дом Михаила Большакова (по всей видимости, для того, чтобы снять мерки), они стали обсуждать и некоторые актуальные новости. Крестьяне-портные при этом хвалили Петра I такими словами: «Ныне он, государь, ходит по службам сам и городы берет». Но хозяйка дома позволила себе не согласиться с такой положительной оценкой царя: «Прежние де государи по монастырям ездили, Богу молились. А нынешней де государь толко на Кокуй ездит, а в монастыри не ездит и Богу не молитца»[651].

Но эти слова тогда не послужили поводом для доноса. Очевидно, крестьяне не увидели в таких оценках ничего предосудительного (впрочем,