один находившийся здесь крестьянин, портной мастер Ивашка Денисов, видимо, в шутку, но «при всех людях, которые тут были» назвал безбородого солдата Шибая «бабою» – «для того, что у него борода выбрита». В ответ солдат схватил лежавшие здесь же ножницы портного, набросился на него «и бороду ему отрезал». Причем несчастного не смогли выручить прилучившиеся здесь односельчане – похоже, настолько силен был этот Шибай, решивший ответить на шутку другой «шуткой», которую он, возможно, успел увидеть в Преображенском в исполнении самого государя. Сопротивление портного и начавшаяся потасовка обернулись тем, что Шибай нечаянно своего насмешника «порезал ножницами по горлу чуть не до смерти»[659].

Так постепенно обритые лица становились реальностью не только придворной или военной среды, они стали появляться в окружении рядового подданного, в городе и деревне, в кругу его близких, среди соседей. Каждый представитель взрослой части мужского населения должен был как-то на эти изменения отреагировать, сделать для себя какие-то выводы и выбрать какую-то форму поведения в этой новой ситуации. Конечно, многим подобные перемены были не по душе, как тому крестьянину, который обозвал пришедшего на побывку из полка бывшего односельчанина «бабой». Но если попытаться на основе дел Преображенского приказа и других источников выявить весь спектр настроений «московитов» по поводу стремительно распространяющегося брадобрития, окажется, что палитра возможных стратегий поведения была чрезвычайно богатой. Можно было не бриться и не обращать никакого внимания на слухи и на появление множества безбородых лиц. К сожалению, объем информации о таких людях (а их могло быть большинство) невелик. Но очень многих этот вопрос глубоко волновал: они участвовали в спорах по поводу брадобрития, обращались за разъяснениями к духовным лицам. Некоторые считали важным и своевременным предпринять определенные действия с тем, чтобы изменить позицию монарха. Способы воздействия были самыми разными: через влиятельных лиц (речь идет в первую очередь о церковных иерархах), посредством организации коллективного челобитья, распространения листовок против брадобрития, наконец, путем личного обращения к Петру. Были люди, которые брились, следуя моде или в силу приближенности к государю, но при этом они, испытывая угрызения совести, исповедовались в грехе брадобрития, сохраняли сбритые бороды, надеясь прийти на Страшный Суд в облике православного человека. Но были и такие, кто спокойно брился, критически относясь к идее о том, что брадобритие может как-то повлиять на спасение души.

Важно подчеркнуть, что речь идет не о двух лагерях – сторонников брадобрития и их противников, разделенных невидимой линией фронта, как это нередко представляется в исторических исследованиях. Столкновения указанных настроений и моделей поведения зачастую не зависели от социального статуса: они в равной степени прослеживались и в придворной среде, и церковной, и среди посадских людей, и в деревнях. Вот еще три примера тому в подтверждение.

Выше мы анализировали диспуты ярославцев с Димитрием Ростовским летом 1705 г. по поводу брадобрития. Начало им положил следующий случай, ярко описанный самим владыкой спустя несколько лет (по сути, это его воспоминания):

В лето 1705, бывшу ми во граде Ярославли в июню и июле месяцах, и во един от воскресных дний, из церкви соборныя по святой литургии изшедшу ми и к двору своему грядущу, два некии человеки брадатыи, но не старии, приступлше ко мне, воззваша, глаголюще: «Владыко святый! Как ты велишь? Велят нам по указу государеву брады брети. А мы готовы главы наши за брады наши положити: уне нам есть да отсекутся наши главы, неже да обреются брады наши». Аз же нечаянному и внезапному вопросу тому удивився и не возмог вскоре что от Писания отвещати противу вопросих их, глаголя: «Что отростет, глава ли отсеченая или брада обрееная?» Оны же, усумневшеся и мало помолчавше, реша: «Брада отростет, а глава ни». Аз же рех им: «Уне убо вам есть не пощадети брады, яже и десятерицею бреема, отрастет, неже потеряти главу, яже единою отсечена, не отрастет никогда же, разве во общое всех мертвых воскресение». То рек, идох в келию мою.

После этого в келье митрополита состоялось несколько встреч с ярославцами, в ходе которых он постарался, уже обстоятельно подготовившись и вооружившись аргументами «от Писания», убедить горожан в том, что «брада есть влас нечувствен, излишие человеческаго тела, вещество видимое, осязательное, жизни человеческой ненужное», «никтоже да сумнится о спасении своем, понеже не по своему его произволению, но по указу государеву деется брадобритие. Подобает же велению тех, иже на властех суть, повиноватися в делех, не противных Богу, ни вреждающих спасения»[660]. Скорее всего, усилия владыки не остались полностью бесплодными.

Именно тогда Димитрий Ростовский и осознал необходимость напечатать такую книгу, в которой оказалась бы собрана вся богословская аргументация по данному вопросу. Сочинение Димитрия Ростовского «Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце», составлявшее часть «Розыска о раскольнической брынской вере» (1708–1709), было напечатано отдельной книгой на Московском печатном дворе в 1714 г. большим тиражом (4000 экземпляров), причем царь лично заботился о доставлении этой книги «до рук сомнящихся»[661].

Один экземпляр этой книги из собрания Российской государственной библиотеки принадлежал дворовому человеку, о чем свидетельствует полистная владельческая запись, выполненная почерком начала XVIII в.: «Сия книшка селца Нефеткова двороваго человека Ивана Радивоныча»[662]. Прочитал ли дворовый человек Иван Родионович эту книгу? И пользовался ли он ею в спорах с крестьянами или с сельским дьячком? Об этом мы вряд ли узнаем. Но потребность в аргументах, которые в ней были сформулированы, он испытывал, иначе не купил бы эту книгу. Такую же потребность испытывал монастырский слуга Троице-Сергиева монастыря села Дуброво Муромского уезда Яков Гнусин. В апреле 1705 г., когда, будучи на монастырском дворе, он брил себе бороду, с ним о брадобритии заспорили крестьяне того же села, которые прилучились здесь же быть для работы (они готовили пищу для скота – «крошили сухари»). Один крестьянин был настроен очень радикально. «Хто де завел бороды брить, и тому б голову отсек», – заявил он. Яков Гнусин его унимал: «Своя ли де на тебе голова? Для чего так говоришь? Изволил де о том Бог, да великий государь указал, что бороды брить»[663].

Заметим, что в описанном выше случае крестьяне заспорили на монастырском дворе, где собирались монастырские власти и слуги – люди образованные, с более широким кругозором, постоянно бывавшие по различным делам в городах, знавшие последние новости, получаемые из донесений монастырских стряпчих. Но и сами крестьяне не были безликой косной массой. В спорах с более грамотными людьми – бывавшими в городах монастырскими слугами, постоянно общающимися с помещиками дворовыми людьми,