поближе и застал ту часть беседы, когда Феодосий просил у библиотекаря дать ему почитать «книгу на брадобитцов», чтобы ему «сыскать, откуда брадобритие зачалось»[616]. Сам Феодосий на допросе пояснил, что на самом деле просил у книгохранителя дать ему Требник, напечатанный при Михаиле Федоровиче, ради следующей нужды: «Приходят к нему на исповедь старцы, а по исповеди являютца из них такие, что, будучи в мире, а иные и в монашестве, брили бороды, и таким за такое согрешение какое бы правило положить»[617]. В ответ библиотекарь якобы махнул рукой и сказал: «Не топерешнее де дело!» После того как книгохранитель отказал Феодосию, Иессей к нему подошел и сказал, что, кажется, у него есть книга, которую он ищет. Тот попросил принести ее к нему в келью. В тот же вечер Иессей пришел к Феодосию с той самой книгой келейника Петра Конархиста и показал ему выписанную из Кормчей статью, содержащую запрещение брадобрития. По утверждению Иессея, Феодосий попросил дать ему списать этот текст, но тот списывать не дал, сказав: «Ныне де по государеву указу бороды бреют, для того де и списать давать не смеет»[618].

В этом деле, помимо упоминания о многих мирских и монашествующих, приходящих в Симонов монастырь исповедоваться в грехе брадобрития, примечательна реакция стольника князя Ф. Ю. Ромодановского. Келейник Петр Конархист, поясняя, с какой целью он выписал запрещение о брадобритии, был вынужден отвечать на следующие вопросы начальника Преображенского приказа: «Говорил ли он о том запрещении о брадобритии кому в укоризну?» «Велел ли кому-то это запрещение переписывать?» «Не было ли умысла с той статьей идти в народ и укорять брадобридцев?»[619] Ф. Ю. Ромодановский и его коллеги по Преображенскому приказу в таком, казалось бы, мелком эпизоде монастырской жизни увидели серьезную угрозу, заподозрив монахов в том, что они, используя канонические тексты против брадобрития, вели «в народе» антиправительственную пропаганду в сговоре с какими-то злоумышленниками. В октябре 1703 г. Иессей Шоша и Петр Конархист были для произведения пыток расстрижены, получив назад свои мирские имена Прокофей и Иван, а в ноябре того же года трижды подвержены пыткам, в ходе которых следователи стремились выведать, «для какова умыслу и по чьему наученью из Кормчей книги статьи о брадобритии он, Прокофей, себе в тетратки выписывал?»[620]

Для того чтобы понять причину, по которой сотрудники Преображенского приказа в таком на первый взгляд малозначительном деле избирают столь жесткую стратегию следствия, обратимся к контексту – той обстановке, которая царила в Московском государстве в 1701–1703 гг. За ней пристально наблюдали находившиеся в Москве католические патеры, иезуиты Франциск Эмилиан и Иоанн Берула, которые прибыли в Россию вместе с Гвариентом в 1698 г. и с тех пор служили в Немецкой слободе, получая жалованье от императора[621]. Берула в январе 1701 г. писал из Москвы:

Несколько месяцев тому назад здесь обнаружено было новое возмущение, которое замышляли произвести некоторые из духовенства, вырезав на днях новые десять заповедей, в сочинении коих они неправильно обвиняли светлейшего царя: 1) должно стричь бороды (великий грех!); 2) должно носить немецкую одежду; 3) носить на голове парики; 4) безнаказанно даже нюхать табак, что, по их мнению, грех против природы; поэтому до сих пор табак только курили, и это было не грешно. Это и многое другое было нагромождено в этих новых скрижалях и должно было быть распространено в народе, чтобы возбудить в нем ненависть; но вовремя было открыто, возбудило в светлейшем царе новое негодование, и он приказал окружить солдатами монастыри и до тех пор стеречь их, пока не доберутся до автора этого десятисловия. Виновником оказался какой-то старик, священник из патриаршего дома, и наказан смертью. Остальные, которые, как полагают, знали об этом замысле, теперь в тюрьме под строгою стражею[622].

Другой иезуит, Франциск Эмилиан, в своем письме от 18 (29) февраля 1701 г. сообщал, видимо, об этом же нашумевшем деле, но добавив некоторые иные детали, относящиеся к политическим последствиям, которые оно имело:

У монастырей и епископов взяты все имения, а им ежегодно выдается с этих имений сколько нужно на их содержание и поддержание храмов. Повод к этому дали монахи. Они вырезали какие-то изображения, которые хотели разбросать в народе. Заглавие их было следующее: «Десять заповедей, противных Богу». Первая фигура изображала русских, пьющих табак; вторая – носящих немецкое платье и тому подобное, а некто мирянин Талицкий написал книгу, в которой из пророка Даниила и из Апокалипсиса хотел показать, что светлейший царь – Антихрист. Эту книгу одобрил митрополит Тамбовский, замешаны и другие попы[623].

Обратим внимание на то, что Франциск Эмилиан устанавливает прямую связь между резонансными выступлениями церковников против брадобрития (в том числе и делом Талицкого) и тем комплексом мероприятий, который в научной литературе иногда называют «первым этапом церковной реформы»[624]: упразднение Патриаршего разряда и ограничение круга судебной компетенции местоблюстителя патриаршего престола только делами о «противностях Церкви Божией» и «ересях» (именным указом от 16 декабря 1700 г.[625]); восстановление Монастырского приказа (именным указом от 24 января 1701 г.[626]), который вскоре был наделен функциями управления церковным (как архиерейским, так и монастырским) имуществом[627]; установление жестких норм денежного и хлебного довольствия, выдававшегося на содержание монахов из доходов монастырских же вотчин (именным указом от 30 декабря 1701 г.[628]). Для реализации этой обширной программы, как известно, из Москвы направлялись царедворцы – несколько десятков стольников[629]. В историографии справедливо наиболее пристально исследовалась экономическая составляющая всех этих мероприятий[630]. Однако заметим, что не менее важной их составляющей было установление контроля не только над церковным имуществом, но также и над самими церковниками, особенно над монашествующими. В соответствии с именным указом от 31 января 1701 г. направляемые на места царедворцы переписывали не только монастырское имущество и монастырских крестьян, но также и самих монахов[631]. Переписчики получали инструкции, в которых среди прочего значилось такое распоряжение: «Переписать во архиерейском доме поименно монахов, и приказных, и дворян, и детей боярских, и певчих, и конюхов, и поваров, и всякого чину людей. Также и в монастырех братию и слуг, и подьячих, и служебников, и конюхов, и всяких монастырских работников, и мастеровых людей налицо»[632]. А в именном указе от 31 января 1701 г. содержались такие предписания:

А в которых монастырях перепищики застанут сколько где монахов и монахинь, и им быть в тех монастырях неисходным, и в иные монастыри