Чабби и Анджело потихоньку перебирали моторы, отчищая их от морской соли. Им хотя бы было чем заняться.

В нашей же пещере, когда сгладился эффект новизны, начался какой-то непонятный кризис воли: по всей видимости, в отношениях между мною и Шерри наступил переломный момент.

Я никогда не притворялся, что хорошо понимаю ее, ведь многие вопросы оставались без ответа, многие темы оказались запретными, и нас разделяли барьеры приватности, вход за которые был мне заказан. До сих пор Шерри ни разу не заикнулась о своих чувствах и не предложила обсудить наше будущее, а это странно, ведь все знакомые мне женщины ожидали – нет, даже требовали – признаний в пылкой любви. Я чувствовал, что подвешенное состояние действует на нервы не только мне, но и Шерри: в ней шла внутренняя борьба, и она действовала на ее психику самым отрицательным образом.

Мы не разговаривали на эту тему, потому что я принял негласный уговор не обсуждать наши отношения, но чувствовал себя, как зверь в клетке, поскольку в любви я склонен к красноречию: если я до сих пор не уговорил ни одну птичку спуститься с дерева, то лишь потому, что в этом не было необходимости. Хотя без разговоров о чувствах я страдал не так уж сильно, больше всего меня беспокоила туманность нашего будущего.

Мне казалось, что Шерри считает наши отношения мимолетными, как закат солнца. С другой стороны, я понимал, что это не так, ведь в теплые моменты, временами сменявшие периоды холода и отчуждения, я не испытывал ни малейших сомнений в ее чувствах.

Однажды я заговорил о том, что будет, когда мы поднимем сокровище. Мечтал о том, как я закажу новый катер по собственным чертежам – катер, который воплотит в себе лучшие черты моей ненаглядной «Танцующей по волнам», – как построю в Черепашьем заливе новое жилище – уже не хибару, а нормальный дом, – как обставлю его и найму слуг. Но Шерри отказалась принимать участие в дискуссии: когда у меня закончились слова, она просто отвернулась и притворилась, что спит, – хотя я, даже не касаясь ее, чувствовал, как напряжено ее тело.

Другой раз я прочел в ее взгляде враждебность и даже ненависть – а часом позже между нами вспыхнула диаметрально противоположная физическая страсть.

Шерри рассортировала и починила мою одежду – сидела на матрасе, скрестив ноги, и деловито штопала мои тряпки аккуратными стежками. А когда я поблагодарил ее, ответила насмешливо и даже язвительно, и все закончилось ожесточенной перебранкой, после которой она выскочила наружу и убежала сквозь бешеный ветер в соседнюю пещеру, откуда вернулась только вечером, в сопровождении Чабби, освещавшего ей путь ручным фонарем.

Чабби посмотрел на меня так, что, будь я робкого десятка, раскис бы на месте, после чего ледяным тоном отказался от предложения выпить виски – а это значило, что он или очень болен, или очень на меня сердит, – и растворился в буре, что-то мрачно приговаривая себе под нос.

К четвертому дню нервы мои пришли в совершенный беспорядок, но я обдумал странное поведение Шерри под всевозможными углами и пришел к некоторым выводам.

Сидя в крошечной пещере, она была вынуждена задуматься о своих чувствах. Она влюбилась – быть может, впервые в жизни, – и ее вольный нрав сопротивлялся изо всех сил. Сказать по правде, мне самому это не очень нравилось – хотя я обожал периоды раскаяния и любви между приступами гнева, – и я не мог дождаться того момента, когда Шерри смирится с неизбежным.

С такими мыслями я проснулся на рассвете шестого дня. Остров погрузился в тишину – полную и даже мертвую, если сравнивать с ревом циклона. Я лежал и вслушивался в это беззвучие, не открывая глаз, но потом почувствовал рядом движение, повернул голову и встретился взглядом со взглядом Шерри.

– Буря миновала, – тихо произнесла она и встала с нашей постели.

Мы бок о бок вышли на рассветное солнце, изумленно глядя на посеянные непогодой разрушения. Остров походил на фотографии с полей Первой мировой: пальмы лишились своего одеяния, жалкие голые стволы тянулись к небесам, а земля была усыпана толстым слоем листьев и кокосовых орехов. Над пейзажем висела тишина, ветер полностью стих, а небо, еще затуманенное водно-песчаной дымкой, переливалось молочно-голубыми оттенками.

Из соседней пещеры вышли Чабби и Анджело, как медведица с медвежонком на исходе зимы, остановились и стали растерянно озираться.

Вдруг Анджело испустил боевой клич команчей и подпрыгнул фута на четыре, не в силах сдержать животные порывы после пяти дней вынужденного заточения, и помчался сквозь пальмовую рощу с воплем:

– Купаться! Кто последний, тот фашист!

Шерри первой приняла вызов. Прибежала на пляж с отставанием в десять шагов, но нырнули они одновременно, не раздеваясь, и тут же принялись бросаться друг в друга пригоршнями мокрого песка. Мы с Чабби последовали за ними степенной походкой, более подходящей нашему возрасту. Не снимая яркой пижамы, Чабби опустил массивные ляжки в морскую воду и признал:

– Надо сказать, друг, что ощущения приятные.

Я же сел рядом – воды оказалось мне по пояс, глубоко затянулся чирутой и передал сигару ему.

– Мы потеряли пять дней, – сказал я.

Он тут же нахмурился и проворчал, что пора приниматься за дело, но остался сидеть в лагуне, похожий на здоровенную бурую жабу в желто-фиолетовой полосатой пижаме и с окурком чируты в широкой пасти.

С нашего места открывался вид на всю бухту, и, хотя ее неглубокие воды оставались мутноваты из-за пены и песчаной взвеси, мы рассмотрели вельбот. Его отнесло в сторону, и теперь он лежал под двадцатью футами воды. Желтый брезент, которым мы затянули палубу, остался на месте.

Мы подцепили к лодке поплавки, а когда над водой показались планширы, Чабби вычерпал воду и подгреб к берегу. До самого вечера мы снимали с вельбота промокший груз, чистили и сушили снаряжение, наполняли баллоны воздухом, ставили моторы и готовились к новому путешествию в заводь за Артиллерийским рифом.

Меня серьезно беспокоили задержки, из-за которых нам пришлось сидеть на острове, в то время как Мэнни Резник и его разбойники сводили нашу стартовую фору на нет.

Тем вечером мы обсудили это у костра и пришли к выводу, что теперь, десять дней спустя, по-прежнему не знаем, осталась ли в заводи передняя часть «Утренней зари».

Теперь, однако, уровень воды нас вполне устраивал, и с утра пораньше Чабби прокатил нас по лагуне, хотя в предрассветном сумраке коралловых зубьев было почти не рассмотреть. Когда мы остановились в заводи за рифом,