прилавком стоял пожилой грек, а перед ним лежали тощая стопочка сорочек, какая-то галантерея, соленый миндаль в прозрачных пакетиках, инжир, мушмула и лезвия "жиллет". Еще на корабле рассказывали, что в Афинах лезвия стоят неслыханно дешево и что сам господин Жиллет со своими глупыми пушистыми усами не может понять, как это афинские ларьки умудряются торговать его бритвами дешевле, чем они обходятся ему самому. Краснофлотцы тоже удивлялись. Удивлялись и покупали. Вскоре, однако, секрет афинской торговли и промышленности раскрылся. Лезвия были действительно настоящие и дешевые, но… уже бывшие в употреблении раз по тридцать.

— Ну что? — хохоча спросил Павлидис. — Видели буржуя? Скоро мы их всех передушим. Хотите, я познакомлю вас с нашими? А? Может быть, нужно передать какие-нибудь прокламации, литературу? А?

Остап, конечно, подозревал, что в Афинах не ахти какая передовая охранка, уж во всяком случае не "Интеллидженс Сервис", но такого простодушия и южной беззаботности все-таки не ждал.

Инженеры, не выдержав такого напора, увлекли Остапа в отходящий автобус. В его заляпанное заднее окно Бендер заметил, что Павлидис шмыгнул в потрепанный "Форд", где его ждали три молодца, чем-то неуловимо похожие на опекунов Остапа.

Перед президентским дворцом, у могилы неизвестного солдата, под большими полосатыми зонтами стояли на карауле два евзона в парадных гофрированных юбках, белых оперных трико и чувяках с громадными пушистыми помпонами. На стене, позади могилы, были высечены названия мест, где греческие воины одержали победы. Список начинался чуть ли не с Фермопил и кончался Одессой и Херсоном.

По поводу Фермопил Остап не стал бы вступать в дискуссию с местными историографами, но за Одессу и Херсон ему стало обидно. В девятнадцатом году он случайно оказался скромным свидетелем победоносных операций греческих интервентов. Ни одна регулярная армия не отступала еще с такой быстротой, галдежем и суетливостью. Интервенты бежали через город в порт, с лихорадочной быстротой продавая по пути коренному населению Одессы английские обмотки, французские винтовки и обозных мулов. Они предлагали даже пушки, однако пресыщенные одесситы вежливо отказывались.

Но здесь Остапу не с кем было поговорить на эту интересную историческую тему. Палило солнце, и белокурые евзоны неподвижно стояли в тени своих зонтов.

В это время в эфире явственно почувствовалось постороннее тело. Это, размахивая шляпой, подбегал Павлидис.

— Любуетесь на наемников капитала? — спросил он задыхаясь.

Инженеры принялись настойчиво рассматривать ступени президентского дворца. Павлидис зашел товарищу Гусеву в тыл и зашептал:

— Хорошо бы его взорвать. А? Хоть одну хорошую бомбочку? А? А то пойдем тут за угол, там такие носки продаются. Даром! Английский товар! А?

Очевидно, Павлидис по совместительству был еще комиссионером какой-то галантерейно-трикотажной фирмы. И обе свои должности он с неслыханным усердием исправлял одновременно.

Товарищ Гусев устало махнул на него рукой.

В городе всюду видны были советские моряки. Они шагали парами и группами, раз по двадцать в день расходясь и снова сходясь. Достаточно было им задержаться где-нибудь на несколько минут, как возле них начинались маленькие митинги. Моряки сейчас же удалялись, но толпа уже не расходилась. Появлялись знамена, запевали "Интернационал", шли бить троцкистов.

Увидя одно из таких шествий, Павлидис, поспешно произнес красивую напыщенную фразу:

— Вот идут мои братья по классу.

И тут же развернулся в сторону ближайшей подворотни.

Видимо, встреча с братьями по классу не входила в его планы.

В двадцати шагах, поджидая Павлидиса, остановился потрепанный "Форд".

Вид кумачового шествия и ретирада Павлидиса успокоили "инженеров". Эта секундная потеря бдительности стоила им карьеры.

Остап вырвался из дружеского кольца, схватил Павлидиса за ворот и сунул ему брошюру:

— Вот, передайте братьям по классу.

Павлидис жадно впился глазами в "Ура…(…ОГПУ)!", выхватил носовой платок и, требовательно озираясь, начал промокать шею.

Пассажиры "Форда" вывалились из машины. Один из них, в полном соответствии с инструкцией, дунул в свисток. Эта оплошность стоила карьеры и им.

Революционный инстинкт бросил толпу рабочих на помощь советским товарищам…

… Остап бежал так же одухотворенно, как две с половиной тысячи лет назад, может быть по той же улице, бежал греческий воин, возвестивший миру Марафонскую победу. Так же, как и древний гонец, ног он не чувствовал. Он чувствовал руки, уставшие в бою. Вернее кулаки, которыми завалил двух пассажиров "Форда", трех рабочих и товарища Гусева.

Он как будто пролетел эту кривую и грязную подворотню, такую же грязную улицу Фемистокла, промчался мимо кафе "Посейдон", кино "Пантеон", меблированных комнат "Парфенон" и слесарной мастерской "Аполлон". Особенно радовало то, что удалось выдернуть из кармана Гусева свой паспорт. Правда, вместе с документами самого Гусева, но от них он избавился еще в подворотне. Наконец он остановился у кофейни "Архимед Сиракузский".

Через мутное окно Остап разглядел людей за мраморными столиками. Одни играли в нарды, другие резались в карты, бросая их на специальную войлочную подстилку, одни пили кофе из маленьких чашечек, другие — чистую воду, а перед каким-то толстяком, как видно отчаянным кутилой и прожигателем жизни, стояла высокая стопка пива и лежала на блюдечке закуска — большая блестящая маслина с воткнутой в нее зубочисткой. Недолго думая, Остап отодрал от подкладки длинный лоскут, соорудил на рукаве отличительный знак афинских джентльменов и степенно переступил порог.

Когда, через несколько минут, в кофейню заглянул полицейский, Остапа невозможно было отличить в небольшой толпе нардовских болельщиков, страстно цокающих и качающих головами при каждом броске кубиков.

Греческого языка Остап Ибрагимович не знал, но вопрос полицейского о наличии "чужих" понял сразу, ибо, будучи образованным уроженцем Одессы с детства знал слова "ксенофобия" и "Понт Евксинский". Хозяин отрицательно покачал головой и этот жест наполнил душу Остапа гордостью за минутную принадлежность к великому народу, подарившего миру Архимеда Сиракузского.

Часть III.

Наследник

Глава 28.

"Нормандия"

В девять часов из Парижа выходит специальный поезд, отвозящий в Гавр пассажиров "Нормандии". Поезд идет без остановок и уже через три часа вкатывается в здание гаврского морского вокзала. Пассажиры выходят на закрытый перрон, подымаются на верхний этаж вокзала по эскалатору, проходят несколько зал, идут по закрытым со всех сторон сходням и оказываются в большом вестибюле. Здесь они садятся в лифты и разъезжаются по своим этажам. Это уже "Нормандия". Каков ее внешний вид — пассажирам неизвестно, потому что парохода они так и не увидели.

Остап последним вошел в лифт и мальчик в красной куртке с золотыми пуговицами изящным движением нажал красивую кнопку. Через несколько минут командор подошел к большому иллюминатору, скорее окну, в своей каюте.

Глубоко внизу,