Шрифт:
Закладка:
Пароход вышел из гавани. "Нормандия" делала свой десятый рейс между Европой и Америкой.
В ресторан Остап пришел раньше времени. Он был чертовски голоден, но причина нарушения незыблемого корабельного распорядка была в другом. Он знал, что как только его имя появилось в списке пассажиров, метрдотель записал его и в своей копии: "Стол №… место №…". Однако, Бендер не любил сидеть:
а) у входа;
б) возле оркестра;
в) в центре зала;
г) спиной к залу.
Он любил сидеть:
а) ближе к окну;
б) с краю;
в) у сервисного входа;
г) лицом к залу.
Было еще множество разных нюансов относительно соседей по столу, которые Остап надеялся разрешить в личной беседе с метрдотелем. Тот был человеком сговорчивым и когда зал заполнили пассажиры, рядом с Бендером уселась глухонемая голландская чета со смешной фамилией Бутербродт. Согласно пароходному списку, юный мистер Бутербродт питался в детском зале. Вскоре, помахивая массивной тростью, подошел четвертый пассажир, которого метрдотель охарактеризовал то ли немцем, то ли скандинавом, что позволяло рассчитывать на его молчаливость. Это был краснощекий гигант с клоком рыжей щетины на макушке.
— Гутен абенд! — буркнул он, обведя сидевших кабаньими глазками.
Бутербродты молча, но очень приветливо улыбнулись. Остап на всякий случай промолчал.
Гигант сел. Стул под ним натужно заскрипел.
— Ну и отъелся боров, — бросил Бендер, разглядывая на свет фужер.
— Вы — русский?! — воскликнул "скандинав".
Он вскочил и, вытянувшись во фрунт, гаркнул:
— Штабс-капитан Гадинг Густав Карлович.
Тут же он сел, схватил Остапа за руки и сразу же, не теряя ни минуты времени, заговорил:
— В 14-м году я, конечно, исправил фамилию на Гадин. Чтобы было патриотичнее, — пояснил он. — Но недавно восстановил в оригинале. Чтобы не бросаться в глаза.
Затем он поведал, что именно ему было поручено привезти в Сибирь известный приказ Деникина о подчинении его Колчаку.
— Понимаете, мчался на курьерских! С поезда на пароход! С парохода на поезд! С поезда опять на пароход! С парохода опять на поезд! Через Европу, Атлантику, Америку, Тихий океан, Японию, Дальний Восток… Приезжаю мокрый, как цуцик, а Колчака уже нет. Вывели в расход! Ну, я рванулся назад. С поезда на пароход, с парохода на поезд, с поезда опять на пароход. Бац! Еще в Америке узнаю: уже и Деникина нет — передал командование Врангелю. Что за черт! Опять я с поезда на пароход, с парохода на поезд. Приезжаю в Париж — уже и Врангеля нет. Ну, думаю, идите вы все куда хотите, — а сам дал задний ход в Америку. Сейчас я путешественник и лектор.
Штабс-капитан вынул толстый портсигар и стал потчевать Остапа русскими папиросами с мундштуком.
— Сам набиваю, — сказал он самодовольно, — гильзы выписываю из Болгарии. Эту американскую дрянь в рот не возьму. — И сейчас же, без всякого перехода сообщил:- Видите кожу на моем лице? Замечательная кожа, а? Удивительно гладкая и розовая. Как у молочного поросенка. Я вам открою секрет. В шестнадцатом году на фронте под Ковелем мне взрывом снаряда сорвало с лица к чертовой матери всю кожу. Пришлось пересадить кожу с моего же зада. А? Как вам это нравиться? Здорово? Чудо медицины! Замечательная кожа! А? Дамам я, конечно, этого не рассказываю, но вам… кстати, с кем имею честь?
Пришлось представиться.
— Иван Иванович Шпора-Кнутовищев, журналист.
— Вот-вот, вам, как журналисту, рассказал. Только уж, пожалуйста, никому ни слова!
Потом он заставил Остапа подержать его трость.
— Здорово! А? — запальчиво кричал он. — Двадцать два фунта чистого железа! Я после ранения заниматься спортом не могу, так что ношу тросточку, чтоб не ослабели мускулы.
Затем он сообщил, что недавно, перед отъездом в Южную Америку, ему надо было запломбировать сразу семь зубов.
— Абсолютно не было времени! Я, понимаете, так забегался перед отъездом, так устал, что заснул в кресле у дантиста. Просыпаюсь ровно через час — и что бы вы думали? — семь зубов запломбированы. А я даже и не слышал. Чудо медицины! А?.. Только уж, пожалуйста, сударь, дамам ни гугу!
Впрочем, Остап уже давно не слышал его болтовни.
…Всего две недели назад командор триумфально въехал в Париж в вагоне третьего класса. За неимением в столице Европы самой словоохотливой категории населения — извозчиков, Остап решил обратиться к их материальным и духовным наследникам — шоферам такси. Шагая к стоянке, он проводил ускоренную инвентаризацию своего французского. В сравнении с гимназическим запасом двадцатилетней давности, пахло крупной недостачей. Он несколько воспрянул духом, вспомнив предисловие к самоучителю, гласившее, что "практически весь пласт английской культурной лексики заимствован из французского", но тут же сник, поскольку как раз до этого пласта так и не докопался. Тогда, поправ презумпцию невиновности, Остап щедро добавил несколько русских слов подозрительного происхождения.
Каково же было его удивление, когда, приблизившись к группе бурно жестикулирующих парижских таксистов, он услышал чистейший мелитопольский говор:
— Не генерал, а полковник!
— Нет, не полковник, а генерал!
— Не только не генерал, но и георгиевский крест сам на себя возложил.
— Ничего подобного! Генерал — и с крестом!
— Нет! Без креста — и полковник!
— Сам полковник!
— От полковника и слышу!
"Да…, — невесело подумал Остап, — не так уж это легко — устроиться в Париже на мелитопольский манер".
Но русские люди сумели, не поддались губительному влиянию великого города, устояли, пронесли сквозь испытания и бури все, что там полагается проносить.
Выяснилось, что есть даже две газеты. Ну что же, в любом уездном городке тоже было по две газеты. Одна называлась, примерно, "Голос порядка" и делалась людьми, близкими к кругам жандармского управления, другая была обычно безумно левая, почти якобинская, что не мешало ей, однако, называться весьма осторожно — "Местная мысль". Это был отчаянный рупор городской общественности. Не столько, конечно, общественности, сколько владельца местного конфекциона мужского, дамского и детского платья или каких-нибудь мыловаров, объединившихся на почве беззаветной и беспринципной любви к прогрессу.
Значит, есть две газеты: "Возрождение", так сказать, "Ля Ренессанс" и "Последние новости", так сказать, "Ле дерньер нувелль". Различия в политической позиции существенны: "Ле…" полагается на чудо: "революция приведет к эволюции, эволюция к контрреволюции". "Ля…" призывает действовать немедленно. Но действовать некому.
Казалось бы, обоим этим печатным органам давно следует объединиться, назвавшись, как это ни покажется обидным советским автодоровцам, "За рулем", потому что читают их преимущественно шоферы такси — эмигранты — на своих стоянках.
Но этого никогда не будет.
Газеты непримиримы. Никогда прямолинейный "Голос порядка" не опозорит себя соглашением с "Местной мыслью", мягкотелой и грязно-либеральной.
Разногласие
