набекрень, а галстуки развеваются. Галстучно-пиджачная группа невыносима для морского глаза. Душу старпома охватывает мрачное отчаяние. Он откладывает до окончания церемонии вопрос: "Кто виноват?" — и задается вопросом: "Что делать?" Молниеносно найдена замечательная формула: "Всем перейти на левый борт!" Это, конечно, значит, что всем оставаться на местах, а штатским действительно перейти на левый борт. Там их никто не увидит, там они не будут портить картину.

Последовавшее через полчаса бурное выяснение отношений, предстоящая покраска на палубе и в кают-компании, угроза пробегавшего мимо Семенова пропесочить писателя на весь флот, если к вечеру не будет фельетона и, наконец, записная книжка Остапа, в которой красовалась все та же единственная запись о синеньких волнах, шлепавшихся об адмиралтейские ступени, убедили галстучно-пиджачную группу съехать на берег с целью выявления "язв капитализма".

Краснофлотцы сдували с рукавов последние пылинки. Подали баркас. И тут на палубу, прижимая подбородком стопку брошюр, вывалился Семенов.

— Налетай, братцы! — прохрипел он страдальчески и начал рассовывать книжки спускающимся краснофлотцам. — Держите! "Словарик наиболее употребляемых выражений на все случаи жизни. Автор — Федор Сидорович Семенов". Молодцы — корабельная типография, не подкачали. Успели. Держите, не пожалеете!

— Послушай, Семенов, а где же перевод на греческий?

— Да в том-то и дело, братцы! — радостно завопил Семенов. — Не надо перевода! В этом словарике не отдельные словечки, а целые выражения из русских слов, которые понятны любому иностранцу без перевода! Я проверял! Вот, спросите у механика Костыньша, он латыш. Куда там вашему эсперанто! — не унимался Семенов, — целые выражения! Эх, если бы из таких слов целую заметку или рассказ написать… — Семенов вдруг осекся на полуслове, быстро захлопал белесыми ресницами, сунул нерозданные книжки латышу Костыньшу и с криком: "А что?! Даешь революционный роман!" — бросился в свою каюту.

Остап с опаской раскрыл брошюру. На 16 страничках, аккуратно пронумерованные, шли в столбик "наиболее употребляемые" выражения "великого и могучего":

1. Виктория Коммунизма — Норд, Зюйд, Вест, Ост!

2. Старт Коммунизма — Финиш Капитализма.

3. Салют (Виват, Ура) Коммунизму (Социализму, Промфинплану, Беломорканалу, Колхозам, ЧК, ОГПУ).

4. "Авроры" канонада — баста буржуям лимонада!

Остап заглянул в конец брошюры:

222. Марксизм-Ленинизм — О! Бернштенианство — тьфу!

Привлечение междометий явно указывало на кризис жанра. Остап хмыкнул и сунул книжонку в карман.

Стремительно приблизилась курортная деревянная пристань на тонких металлических опорах, баркас развернулся и, закачавшись на собственной волне, причалил к лестнице. На пристани людей было мало — краснофлотец-сигнальщик с флажками, несколько загорелых полицейских и два караульных греческих матроса в белых шапочках набекрень и темно-синих шароварах, стянутых у щиколотки.

По всему было видно, что дачный сезон уже окончился. Видно, так уж устроено во всем мире, что дачные сезоны, независимо от климата, кончаются в сентябре. Стоял сухой и жаркий день, небо было чисто, нагретые волны ласкали берег, а на пустынной желтой дорожке уже по-осеннему волочилась брошенная кем-то газета. У двери ресторана, скрестив руки на груди, стоял официант в белом фартуке и печально смотрел на пустые мраморные столики. Под стеной лежали в штабелях складные железные стулья.

На берегу толпились фалеронцы. К пристани их не допускали. Исключение было сделано только для трех штатских типов в светлых грязноватых шляпах. Они внимательно рассматривали высаживающихся краснофлотцев. Эти почтенные господа молча крутили свои усы. При этом на их пальцах мутно поблескивали серебрянные перстни с неестественно большими бриллиантами.

Один из штатских снял шляпу и радостно поклонился советской группе:

— Вы красные офицеры? — спросил он по-русски. — Мы вас так ждали!

Краснофлотцы пропустили его слова мимо ушей, а инженеры беспокойно завертели головами.

Русскоговорящий штатский безошибочно выбрал жертву. Он подошел совсем близко к пиджачной группе и, конспиративно оглянувшись на полицейских, прошептал:

— Греческий пролетариат стонет под игом капитала. А?

Инженеры вздрогнули и в смятении двинулись дальше. Лицо нового знакомого сияло, и он с нежностью смотрел им вслед.

… Что может быть дороже сердцу путешественника, чем первые минуты и часы, проведенные в стране, где до сих пор никогда не был и о которой еще ничего не знаешь? То есть знаешь, что Акрополь стоит на возвышенном месте, но не знаешь, что эта возвышенность представляет собой раскаленную солнцем отвесную скалу, под которой глубоко внизу лежат Афины, и что мраморы Парфенона — желтые, обветренные, шероховатые, а не белые и гладкие; прекрасно знаешь, что Афины — это столица Греции, расположенная в восьми километрах от Эгинского залива, но разве думал, что будешь ехать от этого залива в эту столицу в старомодном поезде, в котором есть первый и третий классы, но почему-то нет второго, и что рядом с тобой на скамье будет сидеть громадная гречанка в черном платье, с голыми руками, толстыми, как ноги. Остальные женщины в вагоне тоже были в черном, а у большинства мужчин почему-то были креповые нарукавные повязки.

Наконец, пройдя предместье, поезд ушел под землю, чтобы прибыть к конечной станции под площадью Омония.

— Как вам нравятся Афины? Первые впечатления? А? — раздался крик.

От дверей вагона, перескакивая через корзины и баулы, к пиджачной группе пробирался тот самый человек, который заговорил с ними на пристани. Инженеры дружно уставились в окно, но тут же подскочили, потому что Остап ласково заговорил с подозрительным греком:

— У вас что, любезнейший, полгорода передохло? Что за кислота такая вокруг? Или это, — Остап кивнул на пассажиров, — парадная форма по поводу нашего прибытия? Тогда где же ослики, декорированные венками и катафалки с трибунами?

— Что вы, что вы! Упаси боже! — в суеверном ужасе запричитал грек. — Просто в Греции принято носить траур по умершим целых три года. Даже по случаю смерти дальних родственников. Поэтому всегда находится уважительная причина для того, чтобы надеть на рукав траурную повязку. Так мужчина выглядит солиднее. Вот и у меня, — грек отпятил локоть, — два с половиной года назад на острове Хиосе умерла троюродная бабушка второй жены моего брата. Я даже забыл ее имя: не то Миропа Сиони, не то Калиопа Синаки.

Тем временем пассажиры вышли на перрон.

— Но вообще-то, тут страшный кризис, — вдруг спохватился грек, — всюду такой капиталистический гнет. Может быть, вам надо что-нибудь купить? Я могу вас повести. Тут один капиталист обанкротился, знаете, буржуй, и объявил распродажу. Но вы не думайте, что я хочу на вас что-нибудь заработать. Я очень люблю русских. Я сам жил когда-то на Кавказе. Меня зовут Константин Павлидис… А не хотите покупать, то пойдем просто полюбуемся на его разорение.

И, растолкав собравшихся продавцов, размахивавших палками, на которых висели длинные ленты неразрезанных лотерейных билетов, он потащил русских в какой-то магазин. За