Как бы поддавшись общему настроению, Остап задвигал ящиками письменного стола. Потом незаметно выхватил из корзины комок, развернул его и тут же разорвал в клочья.

На листке Сениной рукой было написано несколько вариантов грузиноподобных фамилий: "Остапиани, Бендерашвили", — и что-то еще в этом роде.

Черновик явно представлял собой творческий документ. Сочиняя новую фамилию, Сеня уважил память командора, наполнив душу последнего отеческим чувством.

Когда он проходил через двор к машине, Афанасий неуверенно шепнул:

— Тифлис…

Остап, по православному обычаю, троекратно расцеловался с ним…

В 7:15 на борт "Красного Кавказа" поднялось четверо пассажиров.

— Журналист? Писатель? — радовался молоденький вахтенный начальник. — Значит, вы к нам в качестве Гончарова? А раньше на корабле ходить приходилось?

— Угу. По Волге с агиттеатром. В качестве Верещагина, — пробурчал Остап.

— Осторожней, товарищи, — предупредил вахтенный начальник, — не запачкайтесь. Краска еще свежая. Особенно на орудийных башнях и в каютах… Военный корабль всегда в каком-нибудь месте подкрашивается, — добавил он весело.

Старший помощник был менее приветлив.

— Ходить по кораблю без головного убора нельзя, не полагается. Нельзя бросать окурков за борт — их может снести ветром назад, и корабль запачкается. По этой же причине не годится плевать. Облокачиваться тоже не принято: корабль — это не дом отдыха, нам здесь изящные пассажирские позы ни к чему.

Два или три раза Гусев пытался осадить старпома, но сквозь рокот голоса морского волка прорывалось лишь какое-то нелепое: "Знаете что…" "Бедовый мужик", — восхищался Остап.

— Вот и на баркасе, когда к крейсеру шли, — продолжал старпом, — стиль нарушили…

— Какой еще стиль?! — осторожно взорвался Гусев.

— Военно-морской, — ответил старпом, выдержав артистическую паузу. — На баркасе стоять заведено. Даже если очень устал. Все стоят и ты стой. — Старпом медленно развернулся, смачно сплюнул за борт и зашагал прочь.

— Ладно, ладно, — совсем по-детски забубнил Гусев. И уже по-взрослому добавил: "По прибытии по субординации".

И тут же, перескакивая через струи воды, бившие из шлангов (крейсер снова скребли и мыли, хотя и до этого он был чист, как голубь), к Бендеру бросился непременный активист. На "Красном Кавказе" его звали Семенов.

— Надо, надо, надо, надо, надо, товарищ корреспондент.

— Что надо? — насторожился Остап.

— Надо, надо, надо. Газету надо выпускать.

— Материал еще не накопился, — отрезал "рубанко-подпружник".

— Как не накопился? Уже накопился! Надо, надо, надо.

Семенова спасло появление вестового.

— Товарищи инженеры и писатель, — прокричал он, — старший помощник приказал передать, чтобы вы нигде не облокачивались, а если кто из вас запачкается, то в кают-компании есть бензин.

— Спасибо, товарищ, — холодно ответил Гусев, — Пока еще не требуется.

Но осмотрев друг друга пассажиры увидели на костюмах голубые пятна и полоски.

— Нам как раз к кают-компанию, — обрадовался Семенов и потащил Остапа куда-то вниз.

В кают-компании уже сидел молодой веснушчатый матрос. Еще час назад Семенов засадил его писать стихи для походного выпуска газеты "Красный черноморец".

— Ну что, Жученко, нашел рифму на "вымпел"?

— Найдешь ее! Тут Сам Пушкин не срифмует.

— Давай-давай! Пушкин, может, и не срифмовал бы, а товарищ Маяковский — запросто.

— Вымпел — пепел. Нет. Вымпел — румпель. Тоже нет. Вымпел — шомпол. Совсем не то… Э-эх…

Пришли военкоры в брезентовой рабочей форме. Все поспешно закурили и расселись.

— Вот что, ребята, — сказал Семенов, — завтра входим в соприкосновение с капиталистическим миром. Во-первых, надо отразить переход, работу личного состава. Есть известие с эсминцев, что они объявили друг с другом соцсоревнование. Подробности получим по семафору. А у нас как в машинном отделении? Как работают механизмы? Это же все надо отразить, товарищи. Надо, надо, надо. Кто напишет? Раскачивайтесь, ребята. Фельетончик нам подкинет товарищ писатель. А вот кто будет писать привет дружественному турецкому народу? Может, Жученко? А, Жученко?

— Вымпел — трап, отозвался вконец ошалевший Жученко.

— Дался тебе этот вымпел. Замени чем-нибудь.

— Жалко. Уже первая строчка есть. — Жученко снова что-то забормотал.

Не успел Севастополь скрыться из вида, как в кают-компании послышались страшные звуки.

— Синдрофос, синдрофос, синдрофос. Аркадаш, аркадаш. Кампаньо.

Свободные от вахты краснофлотцы заучивали турецкие, греческие и итальянские слова из специально выпущенного к походу "Словарика наиболее употребляемых слов", чтобы явиться за границу во всеоружии. Зубрили бодро, на все Черное море.

— Тешекур едерим.

— Здравствуйте — мерхаба. Прощайте — смарладык. Бу насыл бинадыр, бу насыл бинадыр. Что это за здание?

А никакого здания еще не было видно и не могло быть.

Кто-то заунывно басил:

— Дайте мне стакан воды. Бина бир стакан су вериниз. Дайте мне стакан воды. Дзосте му эна потири неро. Дайте мне стакан воды. Дате ме ун биккиере д'аку.

Можно было подумать, что бедняга умирает от жажды. Но вдруг он завопил:

— Пулита ме ле стивали. Почистите мне сапоги. Это по-итальянски. А по-турецки? — Беним гизмаларыны темизление. Ох, лучше я сам почищу.

Тут вмешался Семенов.

— Не будем спешить, товарищи! Давайте по порядку. Сначала греческий. Весь греческий алфавит составлен из русских букв, но понять ничего невозможно. Вот для этого и составлены словари. Значит, пушка-канони, товарищ-синдрофос, подлодка-поврихиа, а кухня-камбуз, как и у нас. Всего делов-то выучить.

— Маловато будет. Трудновато будет объясниться.

— Ничего, хватит. Вы не забывайте, товарищи, что кроме этих слов есть еще слова, созданные революцией. Это наш революционный язык:

Пятилетка

Советы

Промфинплан

Большевик

Беломорканал

Колхоз

Чекист

Их много, этих слов, и их поймут без перевода везде, куда мы ни при… — Семенов вдруг осекся на полуслове, быстро захлопал белесыми ресницами и с криком "Даешь!" бросился в свою каюту.

Остап с тоской смотрел в иллюминатор, за которым стремительно и близко неслась вольная вода.

Глава 27.

Марафонская дистанция

Голубой советский крейсер стоял на открытом рейде против дачной пристани Фалерон. Слева, за мысом, густо покрытым белыми и розовыми домиками, находился порт Пирей. Справа, на высоком холме, виднелся афинский Акрополь. Был конец сентября. Светило сильное солнце, дул африканский ветер, и поднятая им древняя пыль создавала легкую мглу.

Краснофлотцы, готовясь съехать на берег, бесконечно чистили друг друга щетками и поминутно поправляли бескозырки.

Два часа назад на корабле произошел скандал. Все шло блестяще: "Красный Кавказ" стоит не рейде Пирея. Команда выстроена. К кораблю мчится адмиральский катер. В нем сидит красивый старик в треугольной шляпе, в золотых эполетах, с голубой лентой через плечо. Стреляют пушки. Оркестр играет встречу. Все в полном порядке. Все голубое и белое. Старпом подымает голову, чтобы бросить последний начальствующий взгляд, и вдруг на самой высокой площадке кормовой надстройки видит бесформенную группу в цивильных пиджаках, мягких шляпах и разноцветных галстуках. Более того, пиджаки расстегнуты, шляпы