Пароход уже швартовался у пристани "Френч Лайн", когда Остап снова подошел к той решетке. Ни одного пассажира третьего класса поблизости не было видно. Сам собой сочинился афоризм: "У свободы и неволи один символ — решетка: все зависит от точки зрения".

"Впрочем, здесь что-то не так, — подумал Бендер, — ведь я тоже не могу пройти к ней".

Через полчаса он беспокойно вертелся под большой железной буквой, с которой начиналась его благородная фамилия, подтвержденная серпасто-молоткастым документом. Наконец подошел таможенный чиновник. Его нисколько не волновало то, что Остап пересек океан, чтобы показать ему свой чемодан. Он вежливо коснулся пальцами верхнего слоя, затем высунул свой язык, самый обыкновенный, мокрый, ничем технически не оснащенный язык, смочил им большой ярлык и наклеил его на чемодан.

Подошел Гадинг.

— Ну что? Где этот ваш Спиваковский или как там его? — фыркнул он. — Не приехал? Так я и знал! А что еще ждать от красноперого жида?.. (На второй день пути Остап отправил Спиваку телеграмму: "Прибываю Нью-Йорк "Нормандией". Наследник ордена Золотого Руна". Гадинг взялся написать адрес "на американский манер".) Ну что, вперед? Три дня на разграбление Нью-Йорка?

— Пардон, — ответил Остап. — Я имею встретить своего секретаря.

— Секретаря? — забеспокоился Гадинг. — Кто? Откуда?!

— По конспиративно-этическим соображениям она ехала другим классом…

— Вторым? — округлил глаза Гадинг.

— Третьим, — прищурился командор.

— О, это слишком долго ждать. Вы ее наняли в Париже?

— Скорее, на корабле…

— Понимаю, понимаю… — Гадинг озабоченно потер свою щетину. — Решено. Давайте мне ее имя и мы постараемся вытянуть ее пораньше.

— Тереза Жулавска, — сказал Бендер, хотя и почувствовал что-то довольно неприятное в тоне штабс-капитана.

— Ох уж эти мне полячки, после них одни болячки, — ляпнул Гадинг, но тут же спохватился. — Я хотел сказать, сколько русских дворян они погубили… Момент. Ждите здесь.

"Карнера! Бу-у! Иль гиганте!" — раздался многоголосый рев и стадо журналистов, подталкивая и отталкивая друг друга, бросилось навстречу огромному, похожему на недостроенный готический собор, человеку, который, однако, был одет в роскошный, как у куртизанки, шелковый халат. На руках у него были боксерские перчатки.

— Карнера! За сколько раундов ты уложишь француза?

— Иль Гиганте, сколько ты запросишь за бой с "Бизоном" Билли?

— Карнера, ты хочешь выступить в Чикаго?

На все вопросы боксер отвечал скромной лошадиной улыбкой. Очевидно, импресарио, выдумавший выход к публике в халате и перчатках, хорошо над ним поработал.

— Карнера! Как тебе нравятся американки? — спросила маленькая рыжеволосая бестия с блокнотом.

Боксер остановился, сгреб девушку и поцеловал ее под одобрительный вой журналистской братии.

Вернулся Гадинг.

— Увы! — сказал он. — Оформление третьего класса начнется не ранее, чем через два часа. Но я тут кое с кем договорился — доставят вашу секретаршу в отель. А мы тем временем…

Глава 30.

Колумб причаливает к берегу

Белый такси-кеб с тремя светящимися фонариками на крыше повлек командора в отель. Остап беспокойно ерзал. Его мучала мысль, что Гадинг с каким-то злодейским умыслом или ради забавы запихнул его в шутовской, архаический таксомотор. Но, трусливо выглянув в окно, он увидел, что во всех направлениях несутся машины с такими же дурацкими фонариками, самых вызывающих цветов: оранжевого, канареечного и белого.

— Эй, дружище, — штабс-капитан энергично хлопнул водителя по плечу, — давай через Бродвей.

Шофер радостно закивал головой. Это сулило ему несколько лишних долларов.

…Иногда что-то адски гудело под ногами, а иногда что-то грохотало над головой. Перекрывая шум, в самое ухо весело ревел Гадинг:

— Ну как вам Нью-Йорк? То, что сверху — это надземная железная дорога — "элевейтед". А то, что снизу — это подземка, "собвей".

Из каких-то люков, вделанных в мостовую и покрытых круглыми металлическими крышками, пробивался пар. Красные огни реклам бросали на него оперный свет. Казалось, вот-вот люк раскроется и оттуда вылезет Мефистофель и, откашлявшись, запоет басом: "При шпаге я, и шляпа с пером, и денег много, и плащ мой драгоценен".

Бродвей возник так же неожиданно, как сам Нью-Йорк возникает из беспредельной пустоты Атлантического океана.

Многие годы верхом электрического безумия Остапу казалась елка на рождество девятого года в Одессе. Впервые в истории города елка была украшена электрической гирляндой. Ее соорудил городской изобретатель и дурачок Иммануил Бабский. Деньги на проект в размере трехсот рублей выделил купец 2-ой гильдии и меценат Африкан Доброхотько, которого благодарные одесситы после этого также зачислили в "ыдиоты". Электричество для Остапа стояло тогда в одном ряду с шарманкой, балеринами и леденцами-монпасье. Но он никогда не думал, что его можно низвести (или поднять, если угодно) до уровня дрессированного животного в цирке. Здесь его заставили кривляться, прыгать через препятствия, подмигивать, отплясывать. Электрический парад никогда не прекращается. Огни реклам вспыхивают, вращаются и гаснут, чтобы сейчас же снова засверкать; буквы, большие и маленькие, белые, красные и зеленые, бесконечно убегают куда-то, чтобы через секунду вернуться и возобновить свой неистовый бег.

— Ну что, журналист? А? — снова прокричал штабс-капитан. — Добавь сюда еще одну лампочку и все взорвется к чертям собачьим!

— Некуда! — крикнул в ответ Остап.

— Что некуда? — не понял Гадинг.

— Некуда эту лампочку воткнуть!..

— Стой! — сказал вдруг штабс-капитан шоферу, завидев какую-то вывеску. — Отвези багаж в отель, пока мы будем… в театре, и жди нас здесь.

Шофер кивнул и уехал, а Бендер и Гадинг спустились по темной лестнице в полумрак.

Грохотал джаз, по мере способности подражая шуму надземной дороги. По сцене мелко семенила девица, на ходу сбрасывая с себя одежды. Джаз вдруг закудахтал, музыка оборвалась, и девушка с постельным визгом убежала за кулисы. Публика, наполнявшая зал, восторженно зааплодировала. На авансцену вышел конферансье, мужчина атлетического вида в смокинге, и внес деловое предложение:

— Поаплодируйте сильнее и она снимет с себя еще что-нибудь.

Раздался взрыв рукоплесканий и исполнительница снова прошла через сцену, жертвуя тем немногим, что у нее еще осталось от ее обмундирования.

Войдя в свой номер, Остап принялся отыскивать выключатель и долгое время не мог понять, как здесь включается электричество. Он бродил по комнатам сперва впотьмах, потом жег спички. При этом он вспоминал Бродвей и отвратительно ругался. Он обшарил все стены, исследовал двери и окна, но выключателя нигде не было. Несколько раз он приходил в отчаяние и садился отдохнуть на пол.

Вспомнив какой-то роман из жизни миллионеров, он исследовал пол. После этого решил взяться за потолок. По всем правилам детективной науки, он придвинул стол поближе к двери и забрался на него.

В это время дверь отворилась и в комнату влетел Гадинг:

— Это ужа… — крикнул он. Конец фразы утонул