рыцарям, вышел в дверь и отправился по дождю обратно в Лимож.

– Бессовестный негодяй, – сказал Ричард. – Наконец-то он показал свою истинную сущность.

Король снова не ответил, только согнулся и прижал к груди кубок с вином.

Ричард протянул руку и положил отцу на плечо.

Генрих, не заметивший этого, прошептал:

– Ах, Хэл! Мой милый Хэл.

Я находился достаточно близко, чтобы расслышать. Как и герцог.

Его рука упала, он подошел к огню.

И только тогда я разглядел горькие слезы в глазах Ричарда.

Если герцог надеялся, что происшествие со стрелой убедит отца в измене Молодого Короля и Джефри, то он ошибался. Два дня спустя, словно позабыв, как близок был к гибели, и не вняв совету Ричарда, король направился в Лимож, чтобы поговорить с непокорными сыновьями. В него снова стреляли с укреплений, и на этот раз Молодой Король и Джефри стояли и смотрели. Только когда им помахали королевским штандартом, стрелы прекратили лететь. Хотя мятежные сыновья принесли извинения, стрелявших в короля лучников не наказали, а это красноречиво говорило об искренности сожалений Молодого Короля и Хэла. Неудивительно, что встреча не продлилась долго.

Король, однако, был готов простить взбунтовавшимся отпрыскам чуть ли не все. Спустя несколько дней Молодой Король попросил у отца аудиенции и был удостоен ее. И вновь это произошло вопреки настояниям Ричарда. Заявив, что хочет вернуться в лоно семьи, Хэл обещал, что потребует от мятежных баронов сдаться. Смягчившись, король благословил сына, и тот поскакал обратно в Лимож с ультиматумом для недавних союзников.

К ночи он вернулся. Попытка провалилась: умоляя о прощении, он полагался на милость отца. И с легкостью получил ее, опять же невзирая на возражения Ричарда. Молодой Король будто бы перестал участвовать в мятеже, в Эксе и в нашем лагере воцарился покой. Мы убрали дозорных и начали подумывать о мире.

Но то была всего лишь уловка. Молодой Король вернулся в цитадель Лиможа под тем предлогом, что он должен собрать свой двор. Несколько дней от него не было ни слуху ни духу. Когда стали поступать донесения о рутье, жгущих и разоряющих окрестные деревни и церкви, стало понятно, что Молодой Король желал только усыпить бдительность отца, развязав руки наемникам Джефри.

Ричард клялся и божился, что призовет братьев к ответу. Но когда Молодой Король объявился снова и стал уверять отца, что Джефри действовал без его ведома, что он никогда не стал бы потворствовать жестокости рутье, ему, как ни странно, поверили. Как бы ни злился герцог, он не мог пойти против воли отца и выгнать Молодого Короля из нашего лагеря. Странные то были дни: Ричард избегал брата, даже когда изображал примерного сына при любящем отце.

Молодой Король снова уехал, якобы с целью убедить Джефри отстать от мятежников, и больше не вернулся. Дело осложнилось, когда погода ухудшилась, сделав жизнь в лагере невыносимо ужасной, а с юга стали поступать вести о новых мятежах. Гуго, герцог Бургундский, и граф Раймунд Тулузский вступили в войну на стороне Молодого Короля. Подлило масла в огонь то обстоятельство, что Филипп Французский, как выяснилось, отправлял наемников в помощь своему зятю Хэлу. Все его дружелюбие по отношению к королю Генриху оказалось притворным. Двухмесячная осада была без промедления снята. Как заметил взбешенный Ричард, осаждающая армия, не обращающая внимания на подход подмоги к осажденным, зачастую обречена на скорую и безжалостную смерть.

Судьба Аквитании, да и всего королевства в то непростое время висела на волоске. Герцог бросил клич всем знатным сеньорам, кто еще был предан короне – прискорбно, но таких оставалось все меньше, – и вербовал всех наемников, каких мог найти. По большей части то были брабантцы, которые также составляли костяк сил Джефри и Молодого Короля. Но наших держали в большей строгости, чем тамошних убийц, и любому уличенному в насилии или грабеже грозила смертная казнь.

Вопреки всем усилиям герцога, перевес противника вскоре стал подавляющим. Май застал нас в разъездах по Лимузену, в постоянных стычках с врагом, и ни одна из сторон не могла одержать победу. Мы с нарастающим беспокойством ждали подхода бургундцев и графа Тулузского, ели мало, пили еще меньше, а вести о разграбленных монастырях и потерянных крепостях мало-помалу подрывали наш дух.

Вот так все могло закончиться.

Но Бог не забыл Ричарда.

Стрижи порхали над нашим лагерем, извещая своими пронзительными криками, что май уже подходит к концу и на пороге июнь. Я чистил скребком Лиат-Маха под лучами солнца. Простые, однообразные движения позволяли отвлечься от бурчания в животе и лишений последних недель. Рис стоял рядом и пытался не выглядеть раздосадованным из-за того, что я отнял у него работу. Филип лежал на спине неподалеку от нас, зажав между большими пальцами пучок травы, и время от времени издавал сдавленный свист. Джон де Мандевиль, Хорек Джон и Луи отправились на поиски провизии.

– Мирная сцена, – раздался голос.

Я услышал, как Филип поспешно поднимается.

– Сир!

– Господин! – настойчиво воскликнул Рис.

Я глянул поверх крупа Лиат-Маха.

Ричард был в доспехах, он надевал их каждый день после снятия осады с Лиможа. Борода его стала длиннее обычной, глаза покраснели, но он источал яростный боевой дух.

– К вашим услугам, сир, – сказал я, пронырнув под крепкой шеей Лиат-Маха.

– Дай щетку.

Я недоуменно воззрился на герцога, а тот рассмеялся.

– Не ты один получаешь удовольствие от простой работы, Руфус.

– Да, сир.

Я вытянул руку, и он взял щетку.

Ласково приговаривая, Ричард подошел к Лиат-Маха и начал чистить ему спину. Конь, которому это нравилось, стоял тихо и спокойно.

– Вот бы стать мальчишкой из конюшни. Простая жизнь, да?

Голос герцога звучал глухо.

Удивленный этим грустным тоном, я покосился на Филипа. Тот пожал плечами, дескать, все понимаю.

Ричард перешел к шее Лиат-Маха.

– Славная животина. Ты купил его на те монеты, что я дал тебе после Аска?

– Да, сир, – ответил я, обрадованный, что он помнит.

– Деньги, потраченные не зря. – Герцог бросил на меня взгляд поверх плеча. – Где твой валлийский мальчишка?

Рис в мгновение ока оказался рядом со мной.

– Я здесь, сир.

Ричард хмыкнул.

– Руфус, припоминаешь де Борна, этого надоедливого трубадура?

Сосредоточенно работая щеткой, герцог говорил, стоя спиной к нам.

– Да, сир, хорошо помню.

Ричард отпустил его перед нашим отъездом из Кана, удовольствовавшись заверением сладкоголосого мерзавца в том, что он не причинит больше бед. По меньшей мере в одном, подумалось мне, герцог уродился в отца: он слишком доверчив.

– Недавно он ухитрился отбить свой замок в Отфоре. Как бы ни хотелось мне