В конюшне девочки сняли седла со своих скакунов и вычистили шкуру животных. Потом отвели лошадей к поилке и насыпали рядом немного сена, чтобы те подкрепились. Все очень устали, но настроение было приподнятое. Сестры отлично провели время, лошади их слушались, обошлось без травм, хотя две девочки упали во время прыжков, а Лотти свалилась с Худыша, когда попробовала пустить его рысью, но тут же вскарабкалась обратно с улыбкой на восторженном лице.

– Иди в корпус, а я пока тут управлюсь, – предложила сестренке Мэри.

Лотти зевнула.

– Нет, я не могу тебя бросить!

– Ну что за глупости! Ты устала, а работы тут всего ничего. Уберу седла, уздечки и щетки – и все. Ты пока прими душ, а там уже и я подойду.

Остальные девочки постепенно заканчивали уборку и разбредались по своим домам. Мэри задержалась у ограды – смотрела, как лошади пожевывают сено и пьют воду, отгоняя хвостами мух.

Наконец она со вздохом понесла одно из седел в комнату, где хранилась амуниция, потом собрала остальные приспособления и разложила по местам. Последними она принесла щетки и положила их на бочку в углу, где держали инструменты для ухода за лошадьми.

– Хорошо покаталась? – раздался голос, пригвоздивший ее к полу.

Девочка стремительно обернулась. Сердце бешено заколотилось.

– Не приближайтесь, – прошипела она.

Крю прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. Его губы изогнулись в ленивой усмешке.

– Да ладно тебе выделываться.

– Я не выделываюсь. Не смейте ко мне прикасаться.

– Ты же никому не сказала? – Он распрямился, шагнул вперед. Его движения были плавными и неспешными, но взгляд оставался пронзительным.

От злости перед глазами Мэри встала пелена. Ярость опалила ей грудь изнутри и растеклась по жилам. Она кинулась к обидчику и со всей силы, на какую только способна десятилетняя девочка, пнула его между ног. Садовник пошатнулся, и она успела проскочить мимо, на улицу, залитую ослепительным солнечным светом.

– Эй! – злобно выкрикнул Крю. – Вернись сейчас же!

К потоку бранных слов, хлынувшему в ее адрес, Мэри прислушиваться не стала. Она стремглав побежала прочь от конюшни, размахивая руками, и поспешила по тропинке к корпусам общежития. Ее увидела одна из воспитательниц, идущая в прачечную с кипой одежды под мышкой. Это была Эльза, приглядывавшая за домом, где жил Гарри. Она всегда казалась Мэри доброй женщиной, но сейчас девочка не собиралась останавливаться: нужно было скорее уносить ноги от Крю.

– Мэри! Что такое? Что стряслось? – с тревогой в глазах спросила Эльза.

Мэри ничего не ответила. Она молча пронеслась по тропе, а чуть позже остановилась и обернулась к конюшням, судорожно хватая ртом воздух. Девочка всмотрелась вдаль: не гонится ли за ней Крю? Садовник вышел из конюшни, упер руки в бока и тоже стал неотрывно смотреть на нее. Его лицо скрывалось в тени неизменной шляпы.

– Мэри, ты цела? – опять спросила Эльза.

Девочка повернулась к ней, все еще не в силах отдышаться.

Воспитательница перевела взгляд с лица воспитанницы на грозную фигуру Крю, широко расставившего ноги, и тут же все поняла. Ее лицо мгновенно ожесточилось.

– Мэри, он тебя обидел?

Не проронив ни слова, Мэри опять бросилась бежать. Она скользнула мимо Эльзы по тропе и не останавливалась до самого корпуса Эвелин. Ворвавшись в спальню, она повалилась на свою кровать и натянула одеяло до самой макушки, хотя по щекам и спине струился пот – денек выдался жаркий. Девочка еще долго лежала, прижав коленки к груди, дрожала в лихорадке и мечтала, чтобы хоть кто-то защитил ее от зла, таящегося во мраке.

Глава 30

Февраль 1954 года

Гарри

Боль в ногах вырвала Гарри из глубокого сна. Где-то на улице щебетали и чирикали в утренней прохладе птицы. Несмотря на ранний час, блики солнца уже лежали на половицах. На вечно распахнутых окнах, в которые днем и ночью залетали полчища москитов и мух, не было занавесок, так что свет ничто не приглушало.

После отборочного матча по регби, состоявшегося накануне, у Гарри болело все тело. Он играл впервые в жизни и потому не знал правил, но бегал быстро, благодаря чему Форрест, кажется, остался им доволен.

Ломоте в ногах вторила боль в душе, и эта тоска была куда страшнее телесных страданий. Сегодня Гарри снилось, что он лежит у мамы на руках, а та рассказывает ему его любимую сказку о принце и его возлюбленной. Их любовь оказалась неугодна королю, и молодым пришлось прятаться в лесной пещере, пока правитель не умер, а трон не перешел к принцу, его сыну. Трогательная история. В конце, когда речь заходила о том, как принц с принцессой сыграли свадьбу и жили долго и счастливо, по маминой щеке часто сбегала слезинка-другая. Тогда Гарри было невдомек, отчего она так грустит, но теперь, в лучах нового дня, рассеивающих тени недавнего сна, мальчик все понял.

Сглотнув ком, вставший в горле, Гарри спустил ноги на холодный пол. Его ждала работа, а в животе уже громко урчало. Последнее время ему постоянно хотелось есть. Никогда прежде он не испытывал такого голода. Гарри сильно вырос, ноги у него стали длиннее, а живот впал.

К счастью, работа отвлекла от грез о еде. А когда прозвонили к завтраку, он со всех ног поспешил к Наффилд-Холлу.

Теперь Гарри знал утреннюю рутину как свои пять пальцев и мог больше о ней не думать. Он приноровился к ней, как когда-то в Барнардо, и распорядок уже совсем не казался странным. Мальчик оглядел столовую и заметил Мэри – та сидела за своим столом и увлеченно болтала о чем-то с одной из старших девочек. Поймав его взгляд, Мэри улыбнулась другу поверх людского моря. У него тут же потеплело на душе. Несмотря на расстояние, разделявшее их вот уже несколько месяцев, он по-прежнему ощущал с ней прочную связь. Его тянуло к Мэри каждый день. Он часто думал о ней и мечтал снова вернуться на «Стратэйрд», чтобы поиграть в прятки или почитать в библиотеке.

Когда каждому в миску навалили каши и прочитали молитву, дети в ужасе уставились на свой завтрак. Некоторые опасливо потыкали кашу ложками, кто-то скривился, и почти все отодвинули тарелки в центр стола. Гарри помешал вязкое месиво, отметив, что долгоносиков в нем ничуть не меньше, чем овсяных хлопьев. Мальчика замутило, и он поспешил тоже отодвинуть тарелку.

В животе по-прежнему урчало, но никакой голод не заставил бы