Они дошли до спальни.

– Я позаботилась о том, чтобы с твоего отъезда здесь ничего не менялось, – сказала она, убирая папирус с полки в глубине.

– А ты сама? – спросил он.

– Я сама?..

– Ты такая же, как в последний раз, когда мы были вместе? – уточнил он.

– Не знаю… наверное… – шепнула она, взволнованная предстоящей близостью. Они по-прежнему не прикасались друг к другу. – Только ты можешь знать… ну то есть проверить…

– Раздевайся, – сказал он и уселся на край ложа, чтобы хорошенько ее рассмотреть.

Корнелия сглотнула, встала перед ним и при свете двух масляных ламп развязала шнурок, стягивавший ее платье. Оно упало на пол, и Корнелия осталась в одной тунике. Затем сделала шажок вперед, отодвинув ногой платье, чтобы на него не наступить, и медленно начала снимать нижнюю тунику, открывая сначала плечи, затем грудь и, наконец, все тело.

– Да, – сказал Цезарь. – Ты такая же, какой я тебя помню.

Он по-прежнему сидел неподвижно и больше ничего не говорил.

– А это хорошо? – взволнованно спросила она, чтобы сказать хоть что-то.

– Очень хорошо, – ответил он. – Подойди.

Она с готовностью подчинилась.

Когда она приблизилась, Цезарь встал и впервые коснулся ее – приложил тыльную сторону ладони к ее щеке.

Корнелия заплакала:

– Я так скучала по тебе, Гай… Ты не представляешь, как сильно я по тебе скучала…

– Ш-ш-ш, – прошептал он ей на ухо и обнял. Корнелия ощутила под туникой его твердый детородный орган и обняла мужа еще крепче.

– У Юлия Цезаря еще нет сына, – прошептала она.

– Пока нет.

Да, у них была Юлия, но не было мальчика, который мог бы стать новым отцом семейства, наследником своего отца.

– Мой долг как супруги – подарить тебе сына, – добавила Корнелия, обнимая его.

После этого они замолкли.

Слова закончились, но разговор их тел только начинался.

Они были настолько поглощены столь желанным и бурным сближением, что не заметили маленькой тени: горевшие в коридоре факелы, свет которых проникал сквозь дверную щель, отбрасывали ее на стену спальни. Если бы они подняли головы, то увидели бы Юлию Младшую, которая незаметно проскользнула по коридору и, затаив дыхание от радости и любопытства, смотрела, как воссоединяются ее родители. Она вовсе не собиралась за ними следить – лишь желала разделить их радость, видя, как они обнимают друг друга.

Но, вернувшись к себе и усевшись на кровать, Юлия больше не испытывала ни счастья, ни любопытства – только огромную печаль. Все-таки она была девочкой, а не мальчиком, который нужен ее отцу.

XLIV

Просьба Красса

Рим

71 г. до н. э.

Красс не вошел, а ворвался в Сенат.

Многие patres conscripti отнеслись к его стремительному появлению в курии Гостилия сурово и неодобрительно. Некоторые смотрели с удивлением. После сокрушительного поражения в Самнии, понесенного им от Спартака, сенаторы полагали, что если Красс осмелится предстать перед ними, то разве что робким и пристыженным, и, возможно, даже попросит у Сената прощения за очередную военную неудачу, тем более что ему вверили все легионы Италии.

Но нет. Перед ними был решительный, гневный и дерзкий Красс.

Он взглянул на председательское кресло, в котором сидел Лентул Сура, один из консулов того года. Тот все еще обижался, что он и его соконсул Гней Авфидий Орест не получили начальствования над легионами: оно было предоставлено Крассу в виде чрезвычайной меры. Теперь, после неудачи Красса в Самнии, Сура надеялся возглавить войско.

Он посмотрел на мрачного Катилину, одного из своих верных союзников. Тот кивнул, как бы говоря: «Пусть что-нибудь скажет, все равно он не сможет оправдаться после такого неслыханного провала».

Катилина был честолюбив, мечтал о власти и терпеливо дожидался своего часа. Суд оправдал его, однако обвинение в том, что он переспал с весталкой, запятнало его имя, и он все меньше участвовал в государственных делах. Но Катилина не спешил. Время еще не настало. К тому же война со Спартаком приобрела крутой оборот, и ему вовсе не хотелось ломать голову над тем, как переломить ее ход: пусть этим занимаются другие.

Красс сгорал от нетерпения.

– Слово предоставляется проконсулу Марку Лицинию Крассу, – объявил наконец Сура и дерзко добавил, заранее бросая тень на речь Красса: – Впрочем, ему понадобится не одно, а много слов, чтобы объяснить свой сокрушительный провал, с учетом того, что ему доверили десять легионов.

Красс сделал глубокий вдох и проглотил оскорбление. Отвечать на него не было смысла. Перед ним стояла ясная цель, которой предстояло достичь на этом заседании Сената, и он не собирался отвлекаться на подначки.

Старик Метелл Пий, задиристый Цицерон, мрачный Катилина, сам Лентул Сура и другие магистраты и сенаторы слушали его с величайшим вниманием. Следовало либо подтвердить полномочия Красса, либо избрать нового главноначальствующего, который поведет войну против Спартака.

Цицерон не сводил глаз с Суры и его приятеля Катилины.

Разумеется, они были не прочь заполучить легионы Красса; более того, они нетерпеливо, отчаянно, алчно этого жаждали. Красса тревожило, что эти люди, преследовавшие сомнительные цели, сосредоточили в своих руках столько власти. Но ему действительно не удалось остановить Спартака… Что, если консул Сура сам вызовется начальствовать над легионами вместе с Орестом? Как отказать им в полномочиях, предусмотренных законом? Законом, переделанным в пользу Красса, который не справился с поставленной задачей…

Метелл Пий тоже внимательно всматривался в лица присутствующих, но, умудренный годами и опытом, не спешил делать выводы. Никто из них, кроме Красса, не был в Самнии, а новости о поражении были скудными и путаными. Для начала следовало выслушать проконсула.

– Я не собираюсь просить прощения у Сената за разгром в Самнии, – начал тот, захлебываясь от ярости. – К чему просить прощения, если сенаторы отказываются принимать меры, чтобы подавить этот колоссальный бунт? Сенат заслуживает того, чтобы терпеть одно поражение за другим. Именно поэтому я здесь. На меня смотрят так, будто я виновен в том, что произошло в Самнии, но дело обстоит иначе. Будь я виновен, я бы совершил devotio прямо на поле битвы и не стал бы утомлять сенаторов своей речью, но, поскольку я невиновен, а недостатки, позволяющие Спартаку громить нас, до сих пор не исправлены, я расскажу о том, что́ вот уже два года происходит в Риме. Пусть слушать это будет тяжело.

Такое внезапное и яростное начало оказало желаемое действие: все сосредоточили внимание на Крассе. Но этого было недостаточно. Проконсул знал: одной неожиданностью он ничего не добьется.

– И что же такого