Глубоко дышу.

Я такого не планировала… Не сейчас… Не могу…

— Хорошо, — выдыхает Мэтт. — Давай тогда я. Ты спрашивала, зачем ты мне нужна. Я расскажу.

— Не надо, — хмурясь, прошу я.

— Надо, Вероника! — с жаром говорит Мэтт.

Он откладывает букет на скамейку и берет мое лицо в ладони. Теплые, сильные, хранящие его запах…

— Полгода назад я встретил одну девушку и по уши в нее влюбился. Меня к ней тянуло неимоверно. Крышу сносило! Я временами забывал, что я взрослый мужчина, начальник. Забывал, что моя жизнь вообще в другой стране. Все сосредоточилось на ней. У меня в голове мутнело просто от того, что я проводил кончиком носа под ее ухом и чувствовал, как она замирает от удовольствия. Или когда вдыхал ее запах на подушке, где она только что спала. У меня постоянно щекотало в солнечном сплетении, как у подростка. А секс… я далеко не девственник, но таких ощущений у меня не было ни с кем.

Я пытаюсь вывернуться из его рук, убрать их, но не выходит — только скольжу по ним варежками.

— И когда все эти чувства накатывают — такие сильные, острые, как помешательство, — думаешь: «Это пройдет». И когда каждую неделю мчишься к ней за восемь сотен километров, хотя она видеть тебя не хочет, тоже думаешь: «Пройдет». Но не проходит, не ослабнет.

— Мэтт… — всхлипываю я.

— Мне казалось, это разумно, — с напором продолжает он, — вернуться в Москву, продумать план, что нам с тобой делать дальше. Не ссорится с отцом, не создавать стрессовых ситуаций. Но, Вероника, жизнь без тебя — это одна непроходящая стрессовая ситуация. Я просыпаюсь утром, слышу шум в душевой, — а потом понимаю, что это не ты. Раздается стук в дверь моего кабинета, «войдите», входит девушка — это не ты. В новой квартире, куда я съехал от жены, панорамные окна — как в апартах в Минске, где ты опиралась о стекла ладонями и говорила: «Я доверюсь тебе, Мэтт». И каждый раз это как серпом по сердцу! .Ч.и.т.а.й. на. К.н.и.г.о.е. д…н.е.т.

Я больше не пытаюсь сопротивляться. Просто слушаю его, опустив взгляд, жмурюсь, чтобы перестало жечь в глазах.

Голос Мэтта становится все тише и вместе с этим тверже:

— Ты не просто мне нужна, ты мне жизненно необходима. И если не назовешь реальную причину, по которой мы не можем быть вместе, ты от меня не избавишься. Слышишь?..

Мэтт пробует меня обнять, но я инстинктивно упираюсь в его грудь руками. Нельзя! Живот!

— Пожалуйста, Вероника… — говорит он с болью в голосе, но улыбается и дергает меня за рукав, как ребенка. — Ну соглаша-айся!

— Мэтт… — Я сглатываю комок в горле. Глаза режет от поступающий слез, но я сдержусь, сдержусь… — Подожди. — Отмахиваюсь от новой попытки меня обнять. — Подожди же! Я должна тебе кое-что сказать. Что-то очень важное.

Делаю вдох, еще.

Мэтт замирает, отступает на шаг. Вглядывается в меня с тревогой.

Медленно снимаю варежку и тяну за молнию куртки.

Язычок, сопротивляясь, тяжело ползет вниз. На животе и вовсе приходится вцепиться в него изо всех сил и тянуть.

И вот показывается мой живот. Я распахиваю полы куртки и разматываю шарф, чтобы он не закрывал обзор.

Сердце трепещет.

Мэтт все смотрит и смотрит на мой живот… Затем медленно поднимает взгляд. Не могу понять, что он выражает, но шок в этом сплетении эмоций есть точно. Значит, каждый, кто обещал, сохранил мою тайну.

Я невольно прикладываю ладонь в варежке к животу. Ничего, малыш, мы справимся. Мы со всем не свете справимся.

— Вероника…

Мэтт делает резкий шаг ко мне, запахивает мою куртку. Присаживаясь на одно колено, поспешно застегивает молнию, будто хочет побыстрее скрыть живот со своих глаз. Потом заматывает на моей шее шарф. Натягивает на ладонь варежку, бормоча себе под нос:

— Вот глупая, ты же простудишься…

И осторожно притягивает меня к себе.

Обнимает крепко и бережно.

— Вероника… Ну почему ты не сказала?..

И вот теперь я реву, отчаянно, беззвучно. Носом втягиваю поглубже запах Мэтта, и слезы катятся сильнее. Я не переживу все это снова… Не смогу… Это слишком… И все равно пытаюсь надышаться им на годы вперед, на десятилетия. Впитать в себя его запах и носить в себе, как ношу нашего ребенка.

— Пойдем. — Он за руку тянет меня к машине. Усаживает на переднее пассажирское сиденье, потом садится на водительское. Поворачивает ключ зажигания, включает обогреватель. Но никуда не едет. Смотрит перед собой, сжимая руль. Вижу, как быстро поднимается и опускается его грудная клетка.

— А если бы я не приехал?.. — Мэтт поворачивается ко мне, и в его взгляде столько упрека! — Если бы я решал свои вопросы год? Два? Вероника?.. Ты же говорила со своим отцом, понимала, каково ему было узнать, что дочка выросла без него. И все равно мне не сказала?..

От его голоса сжимается сердце.

Чувствую себя мерзавкой, хотя точно помню, что у меня была веская причина так себя вести.

— Я собиралась. Попозже. Когда он родится…

— То есть хотела всего-то лишить меня возможности увидеть, как мой ребенок появляется на этот свет, впервые подержать его на руках, когда он немногим больше моих ладоней? Только это, да?.. — говорит он с горечью, глядя на свои руки, сжимающие руль.

Я не знаю, что сказать… Не знаю…

Прикрываю глаза, и из-под век снова выкатываются слезы. Я незаметно смахиваю их варежкой.

— Ладно. Я тоже хорош. Не надо было сразу уезжать, — примирительно говорит Мэтт. — Главное, что все плохое уже позади. Верно?

Он стягивает с меня варежку, сжимает мою ладонь. Кожа к коже… Тепло к теплу.

— Девочка? — тихо спрашивает Мэтт.

— Мальчик.

— Сын… — говорит он каким-то мечтательным тоном, включает передачу, и мы куда-то едем. Дворники сбивают снежный пух с лобового стекла.

Так непривычно: Мэтт и снег… Снова начинают накатывать слезы. Я же столько месяцев держалась…

— Эй… Ты чего?.. — Мэтт мельком смотрит на