— Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

— Они оставили солидное наследие, — сказал Маркус, направляясь к книжной полке.

— И не только здесь, но и в женских клиниках, школах…

— Да, конечно, — поспешно согласилась Кейт.

Она вспомнила архив Гертруды в «Серпентайне» и тихонько вздохнула — стопки газетных вырезок со статьями о достижениях Гертруды, огромная кипа писем, которыми обменивались сестры, фотографии, поздравительные открытки, некролог Джозефа и моментальные снимки с крестин Беллы. И, конечно, дневники с множеством рисунков, передающих все оттенки детских травм, утрат и скорби. Две маленькие девочки, уснувшие навсегда. Две свечи. Но на той же самой странице, словно втиснутые вопреки всему и не желающие быть уничтоженными, неоспоримо присутствовали и радость, и жажда жизни, и вдохновение.

Гертруда и Эсси получили шанс на другую жизнь, и они ухватились за эту возможность обеими руками.

Пока Маркус осматривал комнату, Кейт наблюдала за ним. Линии его торса едва просматривались под старой свободной футболкой, но и этого было достаточно, чтобы вызвать у Кейт легкий трепет внизу живота. Но эта его непринужденная манера, граничащая с развязностью, быстро успокаивала ее. Он был заботлив и добр и не отступился, пока не выдернул ее из тьмы депрессии. На своем примере он показал ей, как, осознав ошибки прошлого, простил себя. Он выложился целиком. И это сработало.

Архивист достала ведомость, в которой был перечень всех документов, содержащихся в коллекции.

— У нас есть договоры купли-продажи, судовые журналы, таблицы рейсов и пара личных дневников.

Она указала на полку, где в кожаных переплетах хранились судовые журналы, затем на картонную коробку на столе.

— Боюсь, меня ждут на совещании, — взглянув на часы, объявила Дойл, — а потом надо закончить с каталогами. Но вы чувствуйте себя как дома. Все материалы, подаренные вашей семьей, — здесь.

— Еще раз спасибо, что так быстро предоставили нам доступ, — сказала Кейт, провожая Дойл до двери.

Маркус уже стоял у полки, просматривая корешки судовых журналов.

— Ты говорила, ноябрь 1912-го? — спросил он, остановившись напротив корешка с надписью «Лаконда».

Сняв журнал с полки, он передал его Кейт.

Она рассматривала выцветшие строки, написанные рукой ее прадеда. Большинство текстов, которые Кейт довелось читать в музеях, снабжались современным переложением и краткой аннотацией. Но здесь, открыв журнал и увидев небольшие заметки и наброски рисунков, она поняла, что это личный судовой журнал моряка — своего рода дневник.

Кейт провела пальцем по полю страницы, изумляясь рисункам Нейла Кирби. Здесь была и макрель, и черный морской окунь с анатомическими пометками, и вздымающийся над волнами китовый хвост. Целая страница была посвящена описанию ландшафта острова и скалистого мыса.

Склонившись над раскрытым дневником, Кейт, казалось, чувствовала запах морской воды и чернил. Запах истории ее семьи.

Маркус начал читать название столбцов:

— Широта. Долгота. Расстояние. Ход…

Перевернув страницу, он пробежал глазами по тексту и шумно вздохнул.

— Послушай-ка вот это: «Сегодня я встретил женщину, на которой хотел бы жениться. Эстер Мёрфи, но она предпочитает, чтобы ее называли Эсси. У нее ирландская кровь и такая улыбка, что я готов вечно показывать фокусы, лишь бы она была рядом».

Маркус пролистнул еще несколько страниц.

— Информация о ходе плавания, перечень снаряжения… Ох, подожди, датировано серединой декабря 1912-го. Это что же, две недели спустя?

Он положил дневник на стол. На левой странице был рисунок — чайки парят над волнами. На правой — запись:

В течение двух недель я просил кока оставлять кувшинчик «гиннесса» и немного сухих галет в каюте Э., чтобы она могла подкрепиться после наших вечерних прогулок по палубе.

Э. думает, я не замечаю приступы тошноты, влажные ладони и проступающий пот на висках. Точно такие же симптомы были и у моей матери, и у сестры, когда они ждали ребенка.

— Что? Эсси уже была беременна? Но они же только встретились…

Э. думает, я не замечаю…

Эсси замечала. История о том, как Эсси согласилась выйти замуж за Нейла Кирби посреди Атлантики, стала семейным преданием. Начинался шторм, корабль кренился с борта на борт, вздымаясь на вершины накатывающихся волн. Эсси стояла на палубе, вцепившись в поручни, страдая от морской болезни. Нейл уговорил ее вернуться в каюту и потом сходил за «гиннессом» и сухими галетами.

«Доброта и надежность, Кэтрин, — вот что ты должна искать в мужчине. Твой прадедушка Нейл в течение всего перехода через Атлантику заботился о больных, наставлял молодых моряков в освоении мореходного искусства, помогал им разобраться в премудростях навигации и судовой оснастки… Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос или бранился. То же самое было и с Джозефом, когда он учил его ходить под парусом на швертботе или кататься на велосипеде. А тем более, когда мальчик осваивал свой первый автомобиль, господи спаси и сохрани! Нейл всегда был рядом, как и подобает настоящему отцу».

Говоря это, Эсси мечтательно улыбалась.

Прадедушка Кейт, возможно, и осыпал свою жену всевозможными подарками на протяжении их совместной жизни, но когда Эсси говорила о Нейле, это было всегда с какой-то особой простой нежностью, за которой чувствовался глубоко любящий человек, готовый заботиться о своем спутнике с той же взаимной преданностью. В истории Эсси главный герой — не сверкающие украшения, а Нейл. Для Эсси поступки важнее драгоценных камней.

Нейл приносил ей в постель чашку ирландского чая каждое утро до последнего дня своей жизни. Каждый вечер перед сном он заранее украшал стол для завтрака вазочкой с розами или незабудками, которые собирал в саду. Под окном Эсси Нейл посадил розы, чтобы она любовалась их цветением в летнее время, а на зиму вывешивал за окном гирлянды.

У Кейт вдруг перехватило дыхание, когда она в очередной раз пробежала глазами по строчкам:

«…приступы тошноты, влажные ладони и проступающий пот на висках. Точно такие же симптомы были и у моей матери, и у сестры, когда они ждали ребенка».

Кейт на себе испытывала все эти симптомы, когда была беременна.

Она положила обе руки на живот и на мгновение закрыла глаза — желая унять всколыхнувшуюся боль, но невольно продолжала цепляться за воспоминания о тех первых признаках новой жизни в ее теле.