Сомерсет сделал глубокий вдох.

– Вы правы. Простите. Мне не следовало обвинять ни вас, ни ее. Разумеется, вина лежит на нем, только на нем.

– На Мелвилле? – догадалась Элиза.

– Одному Богу известно, что он наговорил, чтобы склонить вас к согласию, – пробормотал Сомерсет. – Какую паутину лжи он сплел.

Это было так нелепо, что Элиза разразилась смехом. Сомерсет оскорбленно вскинул голову.

– Простите, – сказала Элиза, по-прежнему улыбаясь. – Простите, но дело в том, что это совершеннейший вздор. Мелвилл ни к чему меня не склонял и не лгал. Я сама приняла решение, и, даже если вы его не одобряете, я о нем не жалею. И не понимаю, что вас так возмутило.

– Вы отнеслись бы к этому иначе, – тяжело проговорил Сомерсет, – если бы услышали сведения, недавно до меня дошедшие.

– Что вы имеете в виду? – спросила Элиза.

Сомерсет снова провел рукой по волосам, окончательно приводя их в прискорбно растрепанное состояние.

– Не уверен, что мне следует вам рассказывать.

Элиза ощутила порыв раздражения. Подобные клеветнические домыслы преследовали Мелвилла всю жизнь и однозначно стали причиной того, что вскоре ему придется покинуть страну.

– Вы позволяете себе такие заявления со дня вашей первой встречи с Мелвиллом, – вспылила она. – Но я до сих пор не услышала ни одного доказательства. Я полагала, что вы выше необоснованных сплетен, Сомерсет!

– Вы отчитываете меня за желание вас защитить? – ощетинился он.

– Я не нуждаюсь в защите от Мелвилла, – сказала Элиза.

Она помолчала, сделала глубокий вдох, взяла себя в руки. На самом деле не имело никакого значения, что говорят люди, что разносит молва. Важно лишь, что думают, что чувствуют они сами.

– Давайте не будем ссориться, – кротко предложила она. – Ибо какое все это имеет значение? Я вступила во второй период траура. Вы вернулись. Мы наконец можем обручиться.

Сомерсет заметно смягчился.

– Это правда, – сказал он. – Да, действительно.

Странное напряжение, повисшее в воздухе с первого мгновения их встречи, рассеялось. Взяв Элизу за руки, Сомерсет нежно повлек ее к себе, и она потянулась к нему, пока их губы (наконец-то!) не встретились, – и вновь это было так знакомо, так естественно, что Элиза удивилась, почему они с этого не начали. Они не сразу отстранились друг от друга, но даже после этого Элиза положила голову ему на плечо и удовлетворенно вздохнула. От камина шло тепло, лежать на плече любимого было очень удобно, и внезапно она представила, как эта сцена повторяется снова и снова тысячи раз все предстоящие годы.

– Когда мы обвенчаемся? – спросила она. – Надеюсь, скоро. Раньше, чем прознает моя мать.

Она ощутила, как напряглось плечо Сомерсета, и подняла голову, чтобы взглянуть на него.

– Не волнуйтесь, – сказала она. – Больше не в ее власти мне запретить.

– Дело не в этом, – откликнулся Сомерсет. – Я непрестанно размышлял о том, как нам обустроить помолвку.

– Правда? – с улыбкой перебила его Элиза.

– И я полагаю, будет лучше, если вы вернетесь в Бальфур, – закончил он мысль.

Элиза рассмеялась, решив, что он пошутил. Но он оставался серьезен.

– Наша помолвка вызовет ажиотаж. Вы знаете, Элиза, что это так. Нам этого не избежать.

– Все так, – согласилась Элиза. – Но почему это означает, что я должна вернуться в Бальфур?

– Потому, что тот образ жизни, который вы вели последние несколько недель, – ровным голосом ответил Сомерсет, – уже стал поводом для сплетен. И нам надлежит отвести от вас внимание общества на некоторое время, прежде чем объявить о помолвке.

– Вы так говорите, словно я куролесила по всему городу в одной нижней юбке! – возмутилась Элиза. – Уверяю вас, если бы это было на самом деле, я бы запомнила.

– Рассуждайте здраво, Элиза, – по-прежнему спокойно произнес Сомерсет. – Я пытаюсь вас защитить.

– Я не могу вернуться в Бальфур, – сказала она.

– Что значит месяц-другой покоя, если взамен мы обретем вечное счастье? – утешил ее Сомерсет. – Мы объявим о помолвке в конце лета и осенью сможем тихо обвенчаться.

– Осенью? – переспросила Элиза.

Сейчас только апрель!

– К этому времени ваш траур полностью завершится, – подчеркнул Сомерсет. – А вы когда планировали обвенчаться?

Естественно, ей не приходило в голову, что он будет настаивать на столь строгом соблюдении традиций и приличий. Право, леди Дормер вышла замуж через год после смерти мужа, и, говоря откровенно, ее поступок до сих пор оставался предметом издевок в высшем свете, но…

– А что, если… – сжала она его руки. – Оливер, что, если мы просто обвенчаемся сейчас? Вне зависимости от того, сколько мы прождем, свет отнесется неодобрительно… Что, если мы обвенчаемся и разберемся со всеми последствиями прямо сейчас? По крайней мере, мы будем вместе.

Сомерсет покачал головой:

– Вы знаете, что я не могу. Я не могу подвергать опасности благополучие моей семьи.

Элиза воззрилась на него. Десять лет назад между ними произошел точно такой же спор. Теперь они словно разыгрывали старую пьесу, только поменялись ролями: она побуждала его к смелости, а он говорил о семейном долге.

– Какое это имеет значение? – спросила она. – Разве последствия будут столь уж тяжелыми? Они не могут запретить нам, больше не могут нас разлучить, у них нет власти заставить нас… у них вообще нет никакой власти над нами.

– Это будет неприлично.

– Да пропади они пропадом, ваши приличия! – вскричала Элиза. – Я всю жизнь только тем и занималась, что соблюдала приличия. Довольно, больше не желаю!

– Что за выражения! – отчитал ее Сомерсет. – Это совершенно на вас не похоже. Вы знаете, мы не можем сказать приличиям «пропадите пропадом». Это бросит тень на всю нашу дальнейшую жизнь.

– Я не могу вернуться в Бальфур, – сказала Элиза.

Сомерсет по-прежнему держал ее руки в своих, и она настойчиво потянула их на себя, стремясь подчеркнуть важность своих слов. Она готова потерпеть и подождать до осени, она готова отложить счастье еще на несколько месяцев, но променять свою жизнь здесь на Бальфур? Нет, на это она не согласна.

– Можете, – ответил он, твердо глядя ей в глаза, словно надеясь убедить ее одной лишь силой взгляда. – Должны. Вы поживете тихо несколько месяцев, пока моя сестра не обеспечит подходящую пару для Энни, а потом мы обвенчаемся без шумихи и удалимся в Харфилд. Если мы не будем выставлять себя напоказ и вращаться в свете, недовольство в обществе утихнет, наши семьи не пострадают.

– То есть мне и после свадьбы придется жить оторванной от мира? – потрясенно спросила Элиза и выдернула руки.

– Рассуждайте здраво, – повторил Сомерсет, приходя в раздражение.

– А я рассуждаю здраво, – возразила она. – Просто это очень