непосредственно с лордом Сомерсетом, я могу только предположить, что Вы ошиблись адресом моей корреспонденции. Пожалуйста, найдите его выше. Я верю, что любые вопросы, касающиеся моих земель, в будущем будут относиться только ко мне.

Искренне Ваша

леди Сомерсет.

Глава 24

Второго апреля наступил год и один день со смерти старого графа. Эта дата принесла с собой больше горечи пополам с радостью, чем Элиза могла предвидеть несколько месяцев назад. Подруги ждали, что со дня на день Маргарет призовет семья, и всякий раз прибытие почты повергало их в тревогу. Через неделю должен был приехать Сомерсет и увезти Элизу. С каждым днем она все больше теряла покой, жалела, что письма от Сомерсета по тону заметно отличались от самого первого его послания, что каждая записка была короче и злила ее сильнее, чем предыдущая. Как он мог позволить себе подобное самоуправство, неужели и правда думал, что она не станет возражать против вмешательства в дела ее поместья? И дурные предчувствия, связанные с его возвращением, ширились в ее душе.

Впрочем, теперь Элиза, по крайней мере, могла избавиться от черных нарядов и наиболее суровых ограничений. Модистка превзошла самое себя, творя для леди Сомерсет новый гардероб, – ее умение превращать неброские серые и лавандовые ткани в невообразимо щегольские наряды было выше всяких похвал. Каждый день Элиза вздыхала от удовольствия, выбирая платье: синевато-серое шелковое с коротким шлейфом и кружевным плоеным воротничком; жемчужно-серое креповое с черными лентами, призванными добавить немного мрачности; вечернее из лавандового шелка, льнущее к телу; серо-бежевый костюм для верховой езды с отделкой из лебяжьего пуха.

После монотонного года, когда каждый божий день приходилось носить только черное, даже эта приглушенная палитра казалась Элизе взрывом красок. И если раньше она ограничивалась посещением лишь трех-четырех мест в Бате, то теперь наконец позволила себе некоторое разнообразие. Леди Хёрли уехала в Лондон, и всем очень ее не хватало; отбыли и Винкворты (по ним не скучал никто). Но Бат все равно предоставлял достаточно развлечений на вкус Элизы. К пятому апреля она провела один вечер за игрой в карты, посетила пикник и театр. Шестого апреля произошло еще более волнующее событие – прибыл ее фаэтон. Он был не сиренево-розовый, как пошутила когда-то Каролина, а блестящий черный, с красной отделкой. Элиза так возгордилась, что чуть не лопнула.

– Вы только посмотрите, какая красота! – воззвала она к Каролине, когда та осматривала коляску.

– Я рада, что вам нравится, – с улыбкой сказала Каролина.

– Надо дать коляске имя, – предложила Маргарет.

– Как кораблю? – рассмеялась Каролина.

– Такая гранд-дама заслуживает имени, – согласилась Элиза.

– Ого, значит, эта коляска – уже гранд-дама? – поинтересовался Мелвилл. – Столь быстрое восхождение по социальной лестнице заслуживает восхищения.

– Конечно, она по меньшей мере герцогиня! – заявила Элиза.

– Мы обязаны достойным образом вывести ее в свет, – сказала Каролина.

– А может, прокатимся в Уэлс?[21] – с жаром предложила Маргарет. – Я еще не видела механические часы в кафедральном соборе, и мне интересно…

Мелвилл сморщил нос.

– Собор так собор, – торопливо ответила Каролина, и Элиза наклонила голову, чтобы спрятать улыбку.

– Я поведу фаэтон, а леди Сомерсет последует за мной на своем. Едем сегодня же!

Они отправились в путь через час, и, колеся по улицам Бата за Каролиной, Элиза ощутила себя настоящей щеголихой. Каролина велела Мелвиллу составить компанию Элизе на случай, если они столкнутся с какими-либо затруднениями в дороге, – разумеется, Мелвилл так же ловко управлялся с поводьями, как сестра. Элиза заранее смирилась с тем, что ей предстоит весь день то и дело краснеть. Но коляска летела вперед плавно, как во сне, а Мелвилл, откинувшись на спинку, издавал приличествующие случаю одобрительные восклицания, и Элиза не нашла в себе сил пожалеть о решении прокатиться.

Она пронеслась по Беннет-стрит, потом, резко повернув направо, въехала на Циркус[22], где ей пришлось придержать лошадей, чтобы осторожно проложить себе путь по запруженной площади. Там их окликнул мистер Бервик, с жадным любопытством воззрившийся на Элизу.

– Во что одет этот человек? – воскликнул Мелвилл в превеликом ошеломлении.

Не забывая следить за наемным экипажем, едущим навстречу по противоположной стороне улицы, Элиза бросила взгляд на художника и обнаружила, что тот нарядился в желтые панталоны точно такого же оттенка, как те, наличием коих в своем гардеробе так гордился Мелвилл. Возмущение последнего не унялось до самого выезда из Бата.

– Сначала моя прическа! – жаловался он Элизе. – Потом жилет. А теперь и панталоны!

– Вы не владеете монополией на желтые панталоны, – заметила Элиза.

– Дело не в этом, леди Сомерсет! – горячо парировал Мелвилл. – Куда может завести столь преступное подражание – вот что меня беспокоит. Этак в один прекрасный день, придя в Галерею-бювет, вы обнаружите, что он похитил мою кожу и нарядился в меня, как в костюм!

– Ничего отвратительнее в жизни не слышала, – высказалась Элиза.

– Согласен, – подчеркнуто заявил Мелвилл. – И это будет не моих рук дело!

Элиза залилась смехом. Со дня, когда ее настигло откровение, миновала неделя, и уже было ясно, что ее чувства к Мелвиллу не усмирить, что выкинуть их из головы она способна не больше, чем забыть о существовании солнца. С каждым мгновением, проведенным в его обществе, она все отчетливее понимала, почему у нее возникли эти чувства: ей нравилось, что Мелвилл умел рассмешить ее, даже если она была не в духе, даже если сердилась именно на него и не хотела смеяться. Ей нравилась его всепоглощающая вера в ее таланты, будь то рисование, управление фаэтоном или просто соблюдение светских манер. В его обращении с ней не было той вежливой снисходительности, какую выказывали другие джентльмены, поминутно спрашивая, не холодно ли ей, не жарко ли, не мучает ли ее жажда, не устала ли она. Он не считал ее беспомощной неженкой, тогда как многие другие, едва взглянув на нее, видимо, априори предполагали в ней эти качества. И то, что она по-прежнему любила Сомерсета и была решительно намерена выйти за него замуж, не имело ни малейшего значения.

По соображениям приличий они избегали всех больших общественных дорог, что удлинило путь, но избавило их от любопытных взглядов разных Томов, Диков и Гарри между Батом и Уэлсом. Как следствие, они потратили больше двух часов, чтобы добраться до Уэлса, отстоявшего от Бата на восемнадцать миль по дороге, вьющейся среди Мендипских холмов.

Прибыв в город, они оставили лошадей в гостиничной конюшне, а сами пешком отправились поглазеть на собор. Он был очень красив, и знаменитые часы не разочаровали