– Миледи…

Она не знала, что он собирался сказать, но…

– Мы должны, – хрипло произнесла Элиза и прочистила горло, – мы должны вернуться в гостиную.

Мелвилл молча кивнул. Они прокрались внутрь: первой Элиза, потом, через несколько мгновений, Мелвилл, на случай если кто-то смотрел в их сторону. Но никто не смотрел. Никто их не видел. Никто ничего не заподозрил. Это был самый безрассудный поступок в жизни Элизы, и только она и ее спутник знали о том, что это – случилось.

Глава 21

Элиза закончила портрет на следующий день. Точнее, на следующее утро, ибо, едва пробудившись от беспокойного сна, она вскочила, накинула пеньюар и бросилась вниз по лестнице, словно опаздывала на рандеву. Распахнув дверь салона, устремилась к бюро и принялась копаться среди мешочков с масляными красками. Выбрав желтую, коричневую и белую, выдавила по капле каждой краски на чистый участок палитры.

Фартук Элиза не надела, и, пока она работала, серый пеньюар и ночную рубашку усыпали брызги, но она ничего не замечала. Наконец, добившись верного оттенка, она выбрала самую тонкую соболиную кисточку и приблизилась к портрету. Работа завершилась быстро, потребовав лишь финального штриха, о необходимости которого художница прежде не догадывалась, – добавить по крохотной золотистой крапинке в каждый глаз.

Вот оно!

Элиза отступила назад ровно на шесть шагов, ненадолго зажмурилась, чтобы потом взглянуть на картину свежим взглядом – такой, какой ее увидят зрители. Она похвалила себя за очевидное сходство – в этом смысле получилось даже лучше, чем она надеялась. На портрете Мелвилл был изображен по пояс. Одна рука была приподнята, словно он собирался потеребить воротник – граф часто так делал в моменты задумчивости, – и благодаря этому возникало некое ощущение движения. Голова была слегка наклонена, но глаза смотрели прямо на зрителя, и в них светился задорный вызов. Точно так же Мелвилл смотрел на Элизу вчера вечером, приглашая на танец.

В портрете заключалось все, что она хотела в него вложить: остроумие и лукавство Мелвилла, но еще его сердечность и сострадание. Записная книжка под рукой (манжеты были забрызганы чернилами) давала понять, что он, возможно, собирается сочинить для вас стихи, а приподнятые уголки губ – что у него наготове какое-то возмутительное высказывание. Элиза улыбнулась в ответ, не в силах противиться дразнящей улыбке изображения, как не могла сопротивляться задорности оригинала.

Элиза сделала шаг вперед. Да, после того как вчера она увидела Мелвилла… очень близко, стало очевидно, что ей прекрасно удалось передать сходство. С обновленными глазами портрет, казалось, ожил. Впрочем, ему было далеко до обаяния оригинала, когда тот стоял рука об руку с Элизой и его притяжение было столь осязаемым, что удивительно, как оно не привлекло к ним на террасу остальных гостей. Но и картина создавала похожее впечатление.

И как в случаях, когда она рисовала Маргарет, Элиза вложила в портрет свои чувства к оригиналу. Они были здесь, очевидные для нее самой, даже если бы никто другой не догадался, явственные, словно своеобразные краски на холсте. Казалось, весь портрет состоял из прикосновений – прикосновений пальцев, губ, глаз. Кисть словно гладила изображенного с теплотой, с нежностью, с…

И в одно мгновение, словно знала об этом всегда, Элиза отчетливо поняла, что любит лорда Мелвилла.

Это откровение пришло к ней постепенно и одновременно обрушилось разом. Бывает так, что ты несколько дней пытаешься вспомнить какое-то слово и не можешь до него дотянуться, но потом, услышав его, сразу понимаешь, что это искомое слово. Она влюблена в Мелвилла. И весьма возможно, уже довольно давно. Ее тянуло к нему с самого начала, но это чувство разделяли с ней многие люди. Притяжение, пусть и волнующее, не было любовью. Любовь, должно быть, проникла в сердце Элизы незамеченной, родилась из долгих бесед между ними, его пытливых вопросов, стараний изучить ее мысли, мнения, умения, из смеха, которым они делились…

Элиза отступила от портрета и опустилась на диван. Это невозможно! Это совершенно невозможно. Она любит Сомерсета. Она обручена с Сомерсетом. Она не может любить еще и Мелвилла. Но когда она снова взглянула на портрет, правда уставилась ей в лицо, ясная как день.

– Маргарет! – пронзительно крикнула Элиза. – Маргарет, не уделишь мне минутку?

– Что-то случилось? – отозвалась Маргарет издалека и через несколько минут послушно прибежала в салон.

Она была одета в домашний капот, рыжие волосы рассыпались по плечам.

– Элиза! – воскликнула она. – Это чудесно! Сходство поразительное.

Художница внимательно всмотрелась в лицо Маргарет, но та ничем не показала, настигло ли ее такое же откровение, как подругу.

– Тебе нравится? – спросила Элиза. – Не видишь ничего… необычного?

– Необычного? – переспросила кузина. – Сходство поразительное, если ты это имела в виду. Тебе стоит гордиться.

Элиза выдохнула. Значит, можно не признаваться.

– Думаю, я влюблена в Мелвилла! – выпалила она вдруг так громко, что Маргарет отшатнулась.

– Боже, Элиза! – обомлела она.

– Ты слышала, что я сказала?

– Да уж, трудно было не услышать, – пожаловалась кузина, потирая ухо.

– И кажется, это известие тебя не потрясло! – обвиняющим тоном продолжила Элиза.

– Нет, не потрясло, – согласилась Маргарет.

– Что, прости?

– Да пóлно тебе, Элиза, – сказала Маргарет, словно обращаясь к непослушному дитяти. – Все видно по тому, как вы разговариваете друг с другом. Как вы флиртуете. Ты уже должна была что-то заподозрить.

– Не заподозрила, – слабым голосом откликнулась Элиза. – Клянусь, это правда. Я всеми мыслями была с Сомерсетом. Я… я всегда любила Сомерсета. Ничего подобного мне и в голову прийти не могло.

Элиза прошлась по комнате, присела на канапе, выпрямилась, взглянула на портрет, закрыла глаза и спрятала лицо в ладонях. Что она натворила?! В свете сегодняшнего откровения ее действия за последние несколько недель выглядели крайне предосудительно. Флирт, поддразнивания, танец! Она предала доверие Сомерсета всеми доступными способами.

– Что собираешься делать? – спросила Маргарет.

– Ничего, – без промедления ответила Элиза.

– Не хочешь ему рассказать?

– Рассказать ему? Рассказать ему?

– Я так понимаю, ответ отрицательный.

– Маргарет, похоже, ты не постигаешь всю серьезность ситуации. Я практически помолвлена с Сомерсетом. Я люблю Сомерсета. Я люблю Оливера!

Элиза ощутила страшный укол вины за одну только мысль, что могла полюбить другого. Она пообещала себя Оливеру – искренне, всем своим существом. Это что-то да значит.

– Ты и правда его любишь? – спросила Маргарет, сощурив глаза.

Элиза сделала глубокий вдох. Она задумалась о Сомерсете. О его письмах, о чувствах, которые пробуждали в ней эти письма. О том, что она почувствовала, вновь увидев его тогда, в январе. О том, что чувствовала, прикасаясь к