Шрифт:
Закладка:
— Дневальный!!! Зажрался, сука? Совсем уже мышей не ловишь! Нюх потерял?! Найди, кто храпит! Носопырку растопчу! Дыню вставлю!
Мы слушаем и посмеиваемся. Храпят и впрямь со всхлипом, будто шланг продырявился. Вскоре дневальный находит источник шума, и мартовская ночь снова становится тихой.
— Может, тебе лучше в офицерскую школу? — предлагаю я Лехе. — Всех охмуришь, дорастешь до генерала… до маршала…
Он лишь презрительно хмыкнул и не ответил.
* * *
Спросите меня: «Что ты оставил в армии такого, о чем жалеешь до сих пор?» — отвечу: «Ботинки!»
Какие были ботинки!
Не знаю, кто из нас кого деформировал, но к концу лета мы уже представляли собой одно целое. Поначалу казалось, будто они выточены из железного дерева. Я постоянно стирал в них ноги и шипел от боли, разуваясь. И вот свершилось. Мы срослись душами, мы наконец-то подошли друг другу.
Много обуви я сносил с тех пор: и зарубежные берцы, и то, что мне выдали в листопрокатном цехе завода «Красный Октябрь» специально для хождения по обрези неостывшего металла, — клянусь, все не то!
С превеликим сожалением я сдал их осенью в каптерку и долго потом клянчил у старшины Лешего разрешения уйти на дембель именно в них. Увы, ответ был один: в «мабуте» на гражданку никто не уходит — не положено.
— Ну так отведи всем глаза — не заметят!
— Здесь — не заметят. А поедешь домой, нарвешься на патруль?
Пришлось впервые за два года примерить парадную форму, провались она пропадом! Чувствовал я себя в ней совершенно по-дурацки. Леха оглядел меня со всех сторон и, кажется, тоже остался недоволен.
— Прямо так и уйдешь на дембель? — сердито спросил он.
— А что?
— Ни одного значка!
Ну правильно, ни одного… Ни значков, ни дембельского альбома. С чем пришел, с тем и ухожу. Меня ж не в восемнадцать лет призывали, а в двадцать два, так что все эти регалии и аксельбанты представлялись мне детской забавой.
— Вот кривой вражонок!.. — ругнулся Леха. Слазил в загашник, достал нагрудный знак — синеватый щиток с белой цифрой «три». Привинтил, отступил на шаг, полюбовался. — Теперь другое дело. Теперь дембель.
И я наконец решился.
— Леха, — сказал я. — Серьезно поговорить не хочешь?
— Ну… — настороженно откликнулся он.
— Ты правда леший?
Он рассмеялся.
— Да нет, конечно…
— Значит, все-таки цыган?
— Бабка — цыганка, — уточнил он. — Она меня кое-чему и научила…
— А остальное?!
— Что остальное?
— Н-ну… настоящий Леха… жена его… комбат… Маринка…
— Да близнецы мы с ним!
— А имена?
— Паспортист напутал — обоих Алексеями записал. А вообще-то он — Александр…
— А как же она тогда поняла, что это ты, а не он?
— Кто?
— Супруга!
— А-а… Шрам у него за правым ухом. Отит оперировали. Я только вошел, а она мне сразу палец за ухо. А шрама-то и нет…
— А берестяная грамота?
— Сам смастерил!
— А комбат?
— А что комбат? Просто умный мужик… Ты еще про Маринку спроси! — Довольно ощерился, покрутил клиновидной своей башкой. — Нет, хорошо, хорошо у нас вышло… Сами не заметили, как два года проболтали…
Я смотрел в его честные зеленоватые глаза и не верил ни единому слову.
* * *
В Ташкент нас везли на автобусе. Я нарочно занял заднее сиденье, чтобы поглядеть последний раз на наш КПП. Рядом со мной оказался рядовой Клепиков — дембель дембелем: в сверкающих цацках, шнурах и с жестяным подобием морского «краба» на фуражке. Всю ночь он куролесил, не давал спать, дразнил тех, кому еще служить «как медному котелку», расписывал прелести жизни на гражданке и наконец украсил свою тумбочку надписью «Будь проклят „Тантал“!» (кодовое название нашей группы дивизионов). Теперь вот прижух и напряженно смотрел в тусклое заднее стекло на стоящих перед воротами Лешего, «Деда» и Маринку. Любимица комбата располагалась в профиль к нам, поэтому черная надпись на ее белом боку читалась особенно четко: «ДМБ-76».
Автобус тронулся.
Клепиков заплакал.
Вместо эпилога
Теперь-то уже можно безнаказанно верить во что угодно: в леших, в Боженьку… Не хочется, однако. Скучно.
Ох, чую, наколол меня Леха. Вроде бы все растолковал, по полочкам все разложил: брат-близнец, шрам за ухом… Не верю. В целом убедительно, а в мелочах прет наружу вранье — и точка! Нет, но как вам это понравится: берестяную грамоту он сам смастерил… Откуда ему знать древнерусский язык? И покажите мне в окрестностях дивизиона хотя бы одну березу!
Ни с кем из нашей батареи я больше не встречался. Даже когда народились соцсети, ни разу никого не попытался найти.
Жизнь прошла. Пора на вечный дембель. Внуки вон подрастают, а я до сих пор продолжаю играть в лешего. Только уже один. Без Лехи.
Предположим, дослужился он до трех прапорских звездочек. А в отставку, надо полагать, уйти не успел — громыхнули девяностые. Соблазнительно, конечно, вообразить, будто заделался мой дружок олигархом, но, во-первых, нет олигарха с такой фамилией (я проверял), а во-вторых, у них же, у леших, все из озорства. А из озорства олигархом не станешь. Даже экстрасенсом — не получится.
Видимо, все-таки ушел Леха в свой черный бор. Уж лучше с лешими…
Июль — август 2022
Волгоград — Бакалда — Волгоград
Николай Калиниченко
Тот, кто стучится в двери
— Доброе утро, капитан!
Дремоту как рукой сняло. «Какой отвратительно жизнерадостный голос!» — подумал Ленька Жемчугов и открыл глаза. Разумеется, он был в космосе. Запах корабля ни с чем не спутаешь. Леня называл его «одолженная свежесть». Потому что не может так пахнуть в маленькой, хоть и очень чистой каюте-капсуле.
— Ты кто… то есть как тебя зовут? — слова выходили трудно, со свистом. Анабиоз, старый добрый сон без сновидений, отпускал не сразу.
— Я Б-120, автономный улучшенный астромодуль.
— А где Ворчун?
— Оболочка, которую вы использовали в своей гарнитуре?
— Да, черт побери! Где мой Ворчун?
— Я имею доступ к этим файлам, но языковая семантика оболочки может помешать адекватному обмену данными.
— Та-ак… а ты знаешь, Б, мать твою, 120, что такое презерватив?
— Полимерное изделие, применяемое для контрацепции.
— Молодец! А как его применяли?
— Его надевали, поправка — натягивали на…
— Вот! А теперь возьми из своих закромов Ворчуна и натяни его на свою семантику, как тот презерватив на сам
