носки. Костюм висел на нем мешком. Он был неловок в компании. Я не могла с ним никуда выйти (или думала, что не могла), да, по правде говоря, мне и не хотелось никуда выходить. А потом он повел меня по извилистой дорожке, с которой я больше уже не сходила.

Однажды мы сидели у меня дома, и на мне не было ничего, кроме зеленых шелковых трусиков и тапочек. Вдруг Лил сказал:

— Я оставил «полароид» в машине. Пожалуйста, сходи вниз и принеси его. Я хочу сфотографировать тебя.

— Мне спуститься вниз? — удивилась я. — А ты разве не можешь?

— Думаю, это лучше сделать тебе, — настаивал он. — Ну, давай. Это займет одну минуту.

Мы пристально посмотрели в глаза друг другу. Я поняла: он не хочет, чтобы я надевала блузку. Тогда я ответила:

— Ладно. Но ведь меня могут увидеть.

— Сейчас поздно, — возразил он. — На улице никого нет. Вот тебе ключи.

Он подошел к окну, а я как ненормальная вылетела из квартиры, бросилась к его машине, отперла ее, достала фотоаппарат и на бешеной скорости вернулась обратно. Все действительно произошло почти мгновенно, и никто меня не заметил.

— Славная девочка, — похвалил меня Лил, забыв о «полароиде». Он подскочил и начал снимать то немногое, что на мне оставалось. Потом мы занялись любовью.

Несколько дней спустя мы ехали на его машине с опущенным верхом. Контракт Лила с Виртцем и Фетвангером закончился, и теперь он работал на другую компанию. С тех пор мы не упоминали о том, как хозяева продали ему меня.

На ходу Лил начал расстегивать мою шелковую кофточку. Задолго до этого он убедил меня отказаться от лифчика. Он справился с четвертой пуговицей и мягко потянул за отвороты, обнажая мои груди, под свет уличных фонарей и проезжающих автомобилей, на всеобщее обозрение.

— Изумительно, — восхитился Лил. — В самом деле изумительно.

Я попыталась было застегнуть пуговицы, но он остановил меня.

— Не надо, — попросил Лил. — Мы едем слишком быстро, чтобы кто-нибудь мог разглядеть тебя.

Я послушалась, а он погладил мои груди, не обращая внимания на другие машины.

Со временем у меня появилось ощущение, которое всерьез обеспокоило меня. Мне казалось, будто меня окружают лишь сексуально озабоченные мужчины. Я стала работать хуже Мюрюэль, которая хотя бы не витала в облаках на рабочем месте. Кроме того, я похудела, но никогда не чувствовала себя голодной.

Когда мы с Лилом отправлялись куда-нибудь поужинать, то иногда съедали что-нибудь, а иногда и крошки не брали в рот. Обычно он наряжал меня сам. Однажды Лил сделал мне блузку из большой шифоновой шали.

— Я не смогу ее носить! — воскликнула я, хотя в душе мне нравилось, как я в ней выгляжу. Сквозь тонкую материю просвечивали соски, хотя не очень явно.

— Ты вполне сможешь ее носить, — успокоил Лил. — В конце концов, набрось сверху жакет.

Я так и сделала, но в ресторане, куда мы зашли поужинать, мне пришлось его снять, потому что мы устроили игру в «Цыпленка и ястреба», где ведущий придумывал фант для партнера, какое-нибудь дурацкое задание. Если второй игрок выполнял его, то право хода переходило к нему. Так продолжалось, пока один из участников не отказывался выполнить задание и не превращался в «цыпленка», тогда как ведущий становился «ястребом». «Цыпленок» должен был выполнить любое желание «ястреба» — пусть даже не мгновенно, — которое могло быть трудным или опасным. Таковы правила, и не стоит включаться в игру, если не собираешься их выполнять.

Конечно, я могла бы отказаться от игры, но рассудила, что у меня не меньше шансов стать «ястребом», чем у Лила. Первым же заданием, которое я получила, было снять жакет. Это видели официант и несколько посетителей. Потом я стала ведущей и велела Лилу пойти на стоянку и притвориться, будто он собирается угнать машину. Он ответил, что не может оставить меня одну, и автоматически превратился в «цыпленка», а я — в «ястреба». Я «простила» любовника, поскольку не собиралась поручать ему рискованное задание. Позже я узнала, что будь «ястребом» Лил, он отвез бы меня к своим приятелям в ночной клуб в Мемфисе и заставил бы принять участие в стриптизе.

Через несколько дней нас отпустили с работы на два часа, чтобы мы проголосовали — шли выборы. Я предпочла в это время встретиться с Л ил ом. Когда он явился, держа в руках свой неизменный портфель, я посетовала, что чувствую себя виноватой, поскольку не пошла на избирательный участок.

— Да, ты негодная девчонка, — подтвердил он, — и заслуживаешь наказания.

— Что ты придумал? — спросила я, почувствовав, как меня охватывает возбуждение, от которого что-то сжималось в низу живота.

— Я собираюсь отшлепать тебя, — объяснил он. — Чисто символически, только чтобы в следующий раз ты не забыла проголосовать. На самом деле я не хочу делать тебе больно.

Еще никогда он так не удивлял меня. Я уже было стала удивляться, что он меня не удивляет. А он тем временем достал из портфеля хлыст для верховой езды. При виде этого предмета я почувствовала себя шокированной. И зачарованной. И шокированной. И зачарованной.

Затем он раздел меня. Мы пошли в спальню — он оставался в одежде, — и я легла на кровать и зарылась лицом в подушку. Лил ударил меня — не сильно, но чувствительно. Он хлестнул меня второй раз, и я схватила его за запястье. Он оставался спокойным и невозмутимым.

— Тебе еще не хватило времени понять, приятно это или нет, — заявил он. — Давай я свяжу тебе руки и ноги, чтобы ты как следует все оценила. Принеси мне что-нибудь подходящее.

Я перерыла свой комод, найдя в нем два шелковых шарфика. Он связал мне запястья и лодыжки, после чего я снова легла на живот лицом в подушку, закусив ее, чтобы не кричать. Он ударил меня — только по ягодицам — раз десять, но не так уж сильно. Все же боль оказалась чувствительной. Когда он прекратил, мы занялись любовью, и