желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.

Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4х = 15у. Следовательно, х : у = 15 : 4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы»[78].

На самом деле Толстой рассчитал не совсем правильно. (Он был гением в написании великих романов, а не в математике.) При этом основная оценка «фактора x» на основании анализа множества сражений видится верной. Намного позже Толстого тот же подход использовал американский военный историк Тревор Н. Дюпюи. В своей книге 1987 года «Понимание войны: история и теория боя» Дюпюи приравнял боевую мощь армии к произведению трех величин: силы (количество войск зависит от качества и количества их снаряжения), оперативных действий и окружающих условий (местность, погода, фаза боя – защита или наступление) и боевой эффективности. Последняя и есть толстовский «фактор х».

Далее Дюпюи проанализировал несколько войн, для которых смог собрать данные по ряду сражений. Например, его анализ восьмидесяти одного боя между немецкими и британскими или американскими войсками в 1943–1944 годах показал, что боеспособность немцев была в 1,45 раза выше, чем у англичан. Это означает, что англичанам, если они желали равных шансов на победу, требовалось привести на 45 процентов больше войск (или вооружить их сильнее в той же пропорции). У американцев получалось лучше, чем у англичан, но ненамного: им предстояло собрать в три раза больше войск, чем у немцев, чтобы иметь шансы на победу из расчета пятьдесят на пятьдесят274.

Итак, возможно добиться значительного успеха в количественной оценке боевого духа. Совсем недавно мои коллеги в области культурной эволюции изучили психологию готовности к крайним жертвам, используя такие понятия, как «преданные делу акторы», «священные ценности» и «слияние идентичностей»275.

История как наука

Осипов сгинул после Октябрьской революции – быть может, сам пал жертвой Гражданской войны в России. Так что именно Ланчестеру выпало стать «отцом» новой дисциплины – операциональных исследований. Пока философы и обыватели продолжали думать, будто история не может считаться наукой, военные офицеры и исследователи довольно активно математизировали и анализировали ту часть истории, которую смоделировать и предсказать сложнее всего, – военные действия. Ставки тут слишком высоки (миллионы смертей и выживание страны), чтобы оставлять эту область на развлечение любителей. Со временем операциональные исследования превратились в отдельную, динамично развивающуюся отрасль истории с собственными академическими журналами, исследовательскими грантами от министерств обороны и преподавательскими должностями в военных колледжах и общеобразовательных университетах. В 2011 году я познакомился с этим исследовательским сообществом, когда меня пригласили выступить с докладом по клиодинамике на ежегодной конференции, организованной подразделением исторических исследований британской Лаборатории оборонной науки и технологий недалеко от Портсмута. В центре внимания было обсуждение истории как способа формирования обороны. Например, следующий после меня докладчик, бригадный генерал Эндрю Шарп, говорил о природе, характерах и событиях истории. Оборонные ведомства многих стран очень серьезно относятся к истории как к науке.

Отступив от военной истории, давайте оценим, насколько история как наука укоренена в прошлом. Аристотель писал трактаты как по естественным, так и по общественным наукам. Ибн Хальдун, великий средневековый арабский историк, разработал замечательную теорию, объясняющую возникновение и падение государств. Я уже упоминал Кетле и Толстого. В 1968 году вышла книга Николя Рашевского «Взгляд на историю через математику». Но ни идеи Кетле о социальной физике, ни математическая история Рашевского не положили начало новой научной дисциплине. Наука – это дело коллективное, тут нужно намного больше одного ума, даже самого блестящего. Для развития научной дисциплины необходимо сообщество ученых, которые обмениваются идеями друг с другом и, что важно, критикуют концепции и результаты друг друга. Как говорили древние, истина рождается в споре, а с самим собой толком не поспоришь; мало даже узкого и тайного кружка приверженцев, который слишком легко превращается в «эхо-камеру». Вот, кстати, одна из причин, по которой клиология Майкла Флинна – чистой воды вымысел. В нашей вселенной клиодинамика начала развиваться только с 2000 года. Вопрос «Почему?» интересен не только будущим историкам клиодинамики; он имеет отношение к одному из основных возражений против возможности признавать историю наукой как таковой.

Теория великих личностей – самая «антиклиодинамическая» теория в истории, которую я могу вообразить. По словам шотландского философа Томаса Карлейля, которому многие приписывают популяризацию этой теории[79]:

«…всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на земле. Они, эти великие люди, были вождями человечества, воспитателями, образцами и в широком смысле творцами всего того, что вся масса людей вообще стремилась осуществить, чего она хотела достигнуть. Все, содеянное в этом мире, представляет, в сущности, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежавших великим людям, посланным в наш мир. История этих последних составляет поистине душу всей мировой истории».

Вымышленные психоистория и клиология, а также реальная клиодинамика в первую очередь интересуются большими человеческими коллективами и безличными социальными силами, а теория великих личностей признает этот фокус внимания ошибочным. Не общества создают великих людей, а великие люди переделывают общества, как позднее утверждал психолог Уильям Джеймс 276277. Сегодня эта теория девятнадцатого столетия в основном позабыта, но ее следы обнаруживаются в расхожих представлениях о том, будто науку развивают отдельные Великие Умы. Недаром эту теорию учел в одном из своих возражений против истории знаменитый философ науки Карл Поппер: логически невозможно познать будущий ход истории, когда этот ход частично зависит от будущего прироста научного знания (заранее неизвестного)278.

Но действительно ли будущий рост научных знаний непознаваем или просто неизвестен, учитывая наше нынешнее непонимание того, как, собственно, знания накапливаются? Мне второй вариант кажется более правдоподобным, и вот почему я так думаю. Удивительно, как много научных открытий совершалось и совершается одновременно сразу несколькими учеными! Это не та закономерность, которой можно было бы ожидать, развивай науку только редкие гении. (Почему таким гениям свойственно совершать одно и то же открытие с разницей в год?)

Мы уже говорили об Осипове и Ланчестере, которые вывели свои уравнения с разницей в год. Есть