– Надобно беречь хорошо… когда есть враги у семьи…

– Враги наши чуть нас всех не погубили, когда мне только шестое лето было. Вот когда матушка наша уж с жизнью и с нами прощалась. – В голосе Витляны зазвучала нежность и грусть, когда она заговорила о матери. – Но то мы пережили, больше я уж ничего не боюсь.

– Что это было дело… есть? – Желание Хельмо узнать побольше было искренним, но тайное волнение мешало подбирать слова.

– Была война с древлянами, в тот год, когда они князя Ингвара убили. Но тогда он был еще жив… он нас и вызволил, но на возвратном пути в Киев и погиб. Мы все при этом были – матушка, я, братья…

– Ты видела сама в глаза, как убили Ингвара? – Хельмо был неподдельно изумлен.

– Да, – спокойно ответила Витляна: не потому, что была равнодушна к смерти князя-избавителя, а потому что с пяти лет мать приучила ее к мысли, что свидетельство это ей нести всю жизнь. – Я мало что видела из этой схватки, матушка меня от стрел прятала. Но помню немного…

Повесть Витляны строилась не столько на собственных ее воспоминаниях, сколько на рассказе матери, но за многие годы то и другое прочно слилось в ее памяти, и она, не в первый раз об этом рассказывая, говорила гладко и уверенно. Будомир с семейством уже знал, как все было, но молча слушали. Хотелось бы сказать: бог-то все видит и мерой за меру воздает. Ингвар, предав когда-то Олега Предславича, сам погиб от предательства; Мистина, чьими руками свершился переворот в Киеве, чуть не лишился жены и детей из-за измены дружины своего отца. Но смерть Ингвара не вернула власть Олегу-младшему, хотя надежды такие в ту пору имелись. Эльга взяла все в свои руки и отомстила за мужа, тем самым обретя право на его наследство для себя и сына. Род Ингвара удержался на киевском столе, а Мистина – у его подножия. Однако потомки князя Предслава, родичи Олега-младшего обид не забыли и возмездие свершенным полностью не считали.

– Ну так что же Ингвару было не порадеть? – сказал Будомир, когда Витляна закончила. – Ведь Уты первенец – его сын родной, хоть тогда мы и не ведали.

– А твой брат Ульбо тоже был тогда с вами? – спросил Хельмо у девушки.

Его и в самом деле потрясла эта повесть, по накалу борьбы немногим уступавшая песни о Вальтере.

– Нет, Улеб не жил с нами в Киеве, когда это все началось. Он уже два лета со Святославом жил в Хольмгарде, у Сванхейд. Они после того приехали, зимой. И пошли с войском из Киева на землю Деревскую.

– Тогда, я вижу, Святослав доверял Ульбо.

– Да, тогда еще он не знал, что Улеб – Ингваров сын. Из нас никто не знал – только отец и матушка. И Эльга с Ингваром, больше никто.

– Я рад, что встретил тебя здесь. – Блуждая в вихре взволнованных чувств и спутанных мыслей, Хельмо наконец набрел на тропу. – Твой брат Ульбо… Сестра Бертруда, Горяна, она в обители Кведлинбурга… часто молится о нем. Он ведь был ее женихом, это верно есть? Она хранит любовь к нему и ныне. Она молится за него, чтобы Господь дал ему твердость принимать беды, что принес ему… гнев Святослава. Имеешь ли ты вести от него? Бертруда будет рада узнать, как он побывает… поживает. Он здоров? Нашел ли себе жену? Есть ли надежда, что князь позволит ему вернуться в Киев?

– Едва ли он захочет возвращаться. – Витляна покачала головой. – Он мирный человек и не желает раздоров. Он не желает власти, ему всего дороже мир в семье. Он всегда был честным и добрым человеком, как наша мать. Святослав так несправедлив к нему… – с прорвавшейся горячностью сказала она, но опомнилась и замолчала.

Витляна знала, что Святослав вдруг сделался благосклонен к немцам, и не стоило говорить с ними об Улебе. Ута желала, чтобы Святослав забыл о нем навсегда, и, живя в Выбутах, Витляна привыкла считать это забвение благом.

Когда же она сама вернулась в Киев, кое-что изменилось. Город, где родились все дети Уты, княжий двор, престол Олега Вещего, на который едва не возвели Улеба самые влиятельные люди в Киеве, – все напоминало Витляне о том, как несправедливо Святослав обошелся со своим и ее братом. Душевная сила, унаследованная от обоих родителей, в ней не так бросалась в глаза: мать наделила ее стойкостью и скромностью, а отец – гордостью и самообладанием, и красота ее служила завесой, шелковым покровом, под которым пряталась сталь.

«Неужели мы смирились?» – как-то спросил у отца Велерад, о том, о чем трое младших детей часто думали и говорили между собой. Если бы удалось заставить Святослава вернуть Улеба и мать в Киев! Не отдать ему престол, этого сам Улеб не хочет. Просто вернуть его туда, где он вырос, где его семья занимает видное положение, признать, что он ни в чем не повинен перед сводным братом и не должен жить в изгнании, как схваченный за руку вор! Выйти за Унегостя Витляна согласилась не без мысли, что объединенное влияние двух знатных родов может изменить участь Улеба к лучшему. Да и семья воссоединится, и детям больше не придется жить в разлуке с матерью.

Из двух родителей Ута всегда значила для детей больше. Мистина был слишком занят державными делами; он не обижал своих детей, но им было ясно, что мысли его где-то очень далеко от них и от дома. Не то чтобы он их не замечал: он разговаривал с ними, улыбался, брал на руки, но так же он мог бы поиграть с щенками, думая при этом о своем. Они не боялись его, но робели, опасаясь не дотянуться до него, не оправдать ожиданий, которые у такого человека не могут быть умеренными. Ближе всего к нему были две старшие дочери, которые остались с ним в Киеве, а Витляна и братья в глубине души таили осуждение за его выбор, ставили ему в вину раскол семьи и свою разлуку с матерью.

– У государя нашего Оттона тоже был старший сводный брат, Танкмар, – заговорил Хельмо, и Витляна внутреннее вздрогнула: он как будто угадал, о чем она задумалась. – Его называли рожденным от наложницы короля Генриха, но… – Хельмо задумался, подбирая слова, которые не уронили бы достоинства Улеба, на самом деле рожденного от наложницы, – его мать, Хатебург, была дочерью графа Эрвина из Мерзебурга, особой весьма благородной.

Сидя он слегка поклонился Витляне, отдавая должное высокому