Ошарашенная Эльга невольно взглянула на Мистину; тот владел собой лучше, но и у него закаменело лицо.

– Я тогда-то испугался, а теперь подумал: может, оно и ничего бы? – продолжал Святослав. – Был бы мне отчим такой… рода великого, отважный… Копье Судьбы… А на мои земли он бы не позарился – своих довольно.

– Уже поздно, – каким-то деревянным голосом произнес Мистина. – Он уже себе из темницы плененную злыднями королеву-красавицу вызволил и в жены взял. Адельхайд.

– Жаль. – Святослав окинул мать оценивающим, не сыновним взором. – Ты еще бы и такому мужу знатному была в версту.

– Б-благодарствую… на добром слове. – Эльга сглатывала, не понимая, чего ей хочется больше: расхохотаться или разрыдаться.

– Я вот даже было подумал… – в непривычной задумчивости продолжал Святослав, – Оттон князем стал в тех годах, в каких я сейчас. К этим летам я был вдвое опытнее. Родом я его не хуже. Отважнее он меня? Да нет, я в тринадцать лет в два ратных похода сходил, боевая рана у меня была, и робким я от того не стал. Только вот у него Копье, а у меня такого ничего нет. Так отчего ему удачи больше? Откуда счастье? Может, его бог ему дает…

– Да ты, того гляди, надумаешь креститься… – Эльга едва верила ушам.

– Да не надумаю я ничего! – с досадой ответил Святослав. – Просто – думаю. Правда ли василевсом только крещеный может стать? В том Оттоново счастье или в другом в чем?

Вскоре после этого Святослав простился и уехал. Просьбы унять вредную болтовню в гридьбе он, кажется, обронил из головы, но и Эльга, потрясенная напоминанием о давних хитростях, об этом позабыла. Мистина, глядя вслед князю, менялся в лице, будто хотел разразиться бранью, но сдерживался. И только когда топот княжеских коней стих за воротами, высказался:

– Святое копье ему дай побаловаться – хоть мать за то продаст!

– Ой божечки! – простонала Эльга, прижимая ладони ко рту. – Да он в тринадцать лет был умнее, чем сейчас!

– Смотри, княгиня: не вечным царствием Божиим, а славой земной лытыняне князя обольщают! – вздохнул отец Ставракий и тоже поднялся. – Ну да будем молить Господа – пошлет и нам одоление на врази…

Глава 18

– Тови, поглядел бы ты за Касаем, – как-то сказала Фастрид. – Мнится мне, он в подпитии домой приходит. Как пойдет немцев учить, так возвращается больно веселый. Проверил бы ты, чем он там занят.

Кликнув дренгов, Торлейв поехал в Ратные дома и там обнаружил своего конюха в приятном обществе: отец Теодор и трое киевских «хазар», из коих два были тоже конюхи, один – торговый человек из булгар. Перед ними стояла корчага, в руках были кружки, и меньше всего это походило на обучение языку. Даже то, что на первый взгляд смотрелось как восковые таблички, оказалось вяленым лещом.

Увидев Торлейва с его тремя бережатыми, ватага смутилась, но тут же отец Теодор опомнился, заулыбался и пригласил присесть. Слуги живо подали еще несколько кружек.

– Здесь в Киеве все хорошо, – рассуждал отец Теодор, – но пиво у вас не очень-то хорошо! Только у нас умеют варить хорошее пиво – у нас, у Святого Вита! – Он имел в виду свой монастырь. – Ты попробуй – сразу поймешь разницу!

Оказалось, что с первых дней приезда в Киев отец Теодор, убедившись, что им придется прожить здесь довольно долго, озаботился обеспечить себя и спутников пивом – в германских монастырях к нему имели прочную привычку. За время существования Ратных домов здесь накопилось много разной утвари, имелись даже чаны, корыта и бочки, а солод и хмель нетрудно было достать на торгу. В недолгом времени отец Теодор начал угощать Касая, чтобы поскорее закончить урок, потом Касай привел одного-двух приятелей – поговорить о Хазарии… Торлейв, как выяснилось, попал еще в тихий вечер – в пяток[81], в день большого торга, в Ратных домах сидело и двадцать человек, а возглавлял стол румяный и довольный отец Теодор.

Несколько опешив, Торлейв однако не стал отказываться от угощения, тем более что «Ормай такую рыбу принес, ты только попробуй!». Пиво и правда было хорошее, рыба тоже ничего. Подошли еще люди – торговые гости, жившие летом в этих же Ратных домах в ожидании возвращения царьградского обоза. Эти были уже никакие не хазары – древляне, дреговичи, радимичи. Никто не удивлялся собранию: оно было далеко не первым, и Торлейв мысленно казнил себя, что проворонил. Немцев-мирян нигде не было видно; спросив о своем друге Хельмо, Торлейв узнал, что они с Рихером отправились на обед к князю. Мол, князь их с недавних пор так жалует, что через день они у него за столом сидят.

До темноты кто-то приходил, кто-то уходил, потом ушедший возвращался с приятелем. Рассказывали всяк про свой родной край, толковали о жабах и заклятьях. В один голос винили отца Ставракия, у него, мол, сыскалось, но Торлейв предпочитал слушать молча: одному толпу не переспорить, как руками не унять морских волн. Уходя, торговые люди вкладывали в руку отцу Теодору по обрубочку шеляга: мол, солод нынче дорог. С хазар и булгарина отец Теодор ничего не брал: дескать, их он за науку угощает. И впрямь: Торлейв сам убедился, что «наливай» и «на здоровье!» отец Теодор освоил и по-хазарски, и по-булгарски.

Торлейв со своими дренгами ушел среди последних, забрав с собой Касая. По дороге домой намекнул: тот хоть и человек вольный, но его Фастрид в доме держит для ухода за скотиной, а не для посиделок с немцами. Но обещал отпускать туда хоть каждый день, если Касай передаст ему, если увидит или услышит что-нибудь любопытное.

– Не похоже, чтобы у немцев какие проказы были на уме, – сказал Торлейв назавтра Мистине; он теперь чуть не каждый день заезжал то к нему, то к Эльге – узнать, нет ли чего нового. – Но и хазар вере учить тоже не похоже, чтобы собирались. Тудор Телега пива наварил, как на свадьбу, да и пирует всяк день с кем попало. А друг мой Хельмо сам по гостям ходит. Вчера у князя был, а назавтра к Будомиру зван.

Мистина прошелся по избе. Он обсуждал «жабье дело» со своими людьми, и Альв с Ратияром согласились: разрубленный денарий мог попасть к бабе Плыни не прямо от немцев, а через торг, украсть же часть листа из Псалтири