к Родольфу и попросил передать копье ему. Родольф отказался, и тогда Генрих пригрозил, что огнем и мечом опустошит всю Бургундию, его владения. Тогда твердое сердце Родольфа наконец смягчилось, и он послал Святое копье Генриху. Генрих в ответ вознаградил его золотом, серебром и передал ему во владение часть Швабии. Умирая, Святое копье Генрих оставил в наследство сыну своему Оттону. Сие значит, Генрих, а за ним Оттон по праву наследуют Константину в его священной власти и звании императора многих народов. То копье – благоволение божье к государю Оттону, оно дало ему удачу во всех войнах, покорило ему ободритов и самих унгариев, что столько лет наводили ужас на весь мир. Благодаря ему Оттон – император, выше всех королей и даже выше самого папы, ибо в его руках – сама сила неба и святость крови Христовой…

Святослав не ответил, но на лице его отражалась непривычная задумчивость, смешанная с тайной завистью. В глубине души он ревновал к военной славе Оттона и его державной мощи, стремился сравняться с ним – и вот узнал понятную для него причину Оттоновой силы и счастья.

– Ну… давайте выпьем за богов наших, что нам дают оружие, удачу и славу! – сказал он, стараясь стряхнуть впечатление и кивая отроку, чтобы снова налил братину. – Да славится Перун!

Гриди закричали во всю мочь. Рихер снова сел, его лицо приняло обычное выражение, чуть вялое и безразличное.

– Само собой, кто ж признается, что на страже заснул! – рассуждали вокруг него. – Тут чего хочешь выдумаешь – мол, покойник-то воскрес и на небо влез!

– Покойника сторожить еще что – а коли б рядом враги были? Заснешь – повесят, и проснуться не дадут!

– Нет, он сказал, тыкнул копьем мертвеца, оттуда кровь потекла. Если кровь течет, стало быть, жив был? Из мертвецов не течет, я что, не знаю? Я мертвецов мало видел?

– Даже в заговорах такое есть: как, мол, у мертвого тела нет ни раны, ни крови…

– У Красена спроси про заговоры – он небось от бабки всю ее мудрость перенял, теперь сам волхвом станет…

Когда братина дошла до Торлейва, он отпил и тайком перевел дух. Он был рад, что Рихер сумел так ловко повернуть разговор, что поразил своим рассказом даже Игморову братию. Авось больше не станут наговаривать на отца Ставракия и его пострадавшую Псалтирь. Торлейв и сам не остался равнодушен, впервые услышав о Копье Судьбы. Это была именно та проповедь, которая могла найти путь к душе Святослава и его гридей. Может быть, еще не доехав до хазар, не имеющий священного сана Рихер и уловит здесь одну-две души для стада Христова…

Глава 17

Следующий день выпал на воскресенье, и, к удивлению Эльги, пока она с дочерью и служанками собиралась к Софии к обедне, появился Мистина с десятком своих оружников.

– Ты со мной? – удивилась Эльга: за несколько лет Мистина прекрасно запомнил, когда она посещает церковь, где ему делать нечего.

– Пройдусь до торжка, – беззаботно ответил он, будто собирался лишь убить лишнее время.

– Что-нибудь выяснилось? – Эльга села на скамью возле ларца с украшениями. – Альв у папаса разузнал, кто к нему ходил?

– Кое-что, но пока толку мало. Ходил к ним много кто. Жидинов не было, баба Плынь тоже не заглядывала. Предславова чадь нередко бегает, особенно бабы и девки к Платониде, она их петь учит. Витляна моя с ними тоже, да и Величана.

– Немцы были?

– Были. В тот первый день, как они на пение пришли, папас их сам к себе в гости завел ради братской любви.

– И что?

– В избе они были, где Псалтирь лежит – видели. Но клянется, что одних не оставлял их там, а при нем они книгу изрезать никак не могли. Разве что глаза отвели.

– Да что ж они за чародеи! – Эльга всплеснула руками. – Папасу глаза отвели, с волхвитой про жаб сговорились, на крыльцо Вуефасту подкинули, да так, что никто не видал, не слыхал. И откуда они все знают про нас? В воде видели?

– Папасу беречься бы надо. Альв говорит, еще пока он там был, в ворота с торжка камни бросали, даже во двор попали раз или два. Кричали слова нехорошие. Альв с дренгами крикунов разогнал, но неровен час – опять придут.

– Камнями? – Эльга широко раскрыла глаза, держа в руке золотой греческий браслет с жемчугом. – Из-за чего?

– Да болтают, будто то жабье заклятье у папаса в книге сыскалось, стало быть, он и есть колдун.

– Какой бред! Это же не заклятье было…

– Народишку не объяснишь. Это от Игморовой братии слух идет. Тови говорит, пытался им растолковать, да куда там…

– Я со Святшей поговорю! – Эльга нахмурилась и встала. – Нынче же пошлю за ним. Пусть он братию свою уймет.

– Поговорить нехудо. Но разговоров еще будет много. И в народе брожение, и Святшин двор весь ощетинился: Желька зла на Славчу, Хрольв на Игмора, Вуефаст на всех, что его теперь на торгах «жабьим воеводой» кличут… Не двор у него теперь, а чертова свадьба.

Браня засмеялась было, но зажала себе рот рукой, понимая, что дела-то не смешные.

– А Красен зол на меня, – закончил Мистина. – Он не без подозрения, что мои отроки его мать удавили, а никакие не бесы. Асмунд вчера мне говорил. Но сильно кричать Красен пока не смеет: люди верят, что бабка была не без вины, жаб она сушила. Однако если поверят, что твой грек – главный злыдарь, то мне бабку Плынь еще припомнят.

– Ну так не пора ли их в поруб? – Эльга тревожно нахмурилась. – Пока еще кого не удавили.

– Взять недолго. Но как их уличить? С денариями своими они на торг ходят, тот, что мы у бабки нашли, мог через пятые руки к ней попасть. Грамота жабья – писать мало кто умеет, но не только немцы. А главное-то – пусть бы мы их повесили, это никого в их вине не убедит. О греческом заклятье знает последний глухой дед. Нужно хоть какого видока, чтоб на немцев показал. А была одна бабка, да и ту удавили…

Едва выехав со двора, Эльга убедилась: Мистина ничуть не преувеличил. Уже перед торжком стало заметно прибавление толпы. Оружники Мистины ехали впереди, расчищая дорогу, потом он сам, потом Эльга и Браня в окружении двоих бережатых, потом шли испуганные служанки, а замыкали строй еще четверо бережатых Эльги. Хорошие кони, круглые красные щиты, блеск оружия и суровые лица варягов создавали вокруг княгини живую