профессионалом, дальновидным и практичным человеком, он отдавал должное таланту разведчика Серебрянского и, предчувствуя грядущую войну, отложил его смерть про запас. В данном случае он мало рисковал. Серебрянский в отличие от Артузова со Шпигельглазом не был политической фигурой и не засветился в пасьянсах, которые раскладывались в Кремле. Кроме того, за ним не водилось таких «грехов», как за Шпигельглазом, «завалившим» операцию по Троцкому и упустившим Орлова с Кривицким. Последний наделал немало шума на Западе своими выступлениями во французской прессе, обличающими Сталина.

Сам же Серебрянский, находясь в одиночной камере, в течение двух лет встречал каждый новый рассвет с одной и той же мыслью — «это моя последняя ночь». И как бы кощунственно подобное ни звучало, от смерти его спасла война.

Таков был печальный итог военной компании для многих чекистов, который подвели партийные функционеры.

Вскоре это почувствовал на себе и Павел Судоплатов. А пока, покинув французский порт Бордо на борту советского парохода, он жил одной только мыслью — поскорее вернуться домой. В ту последнюю ночь перед прибытием в Ленинград ему с трудом удалось усидеть на месте. Ноги сами выносили его на верхнюю палубу, он напряженно всматривался в горизонт на востоке и силился разглядеть в предрассветном полумраке родные берега. Но перед ним по-прежнему простиралась бескрайняя гладь моря, серебрившаяся лунной дорожкой, уходящей в бесконечность к тускло мерцавшему Млечному Пути. В конце концов нервное напряжение и свинцовая усталость сморили Павла, и он забылся в коротком сне. Разбудили его грохот якорной цепи, громкие голоса и топот ног. Торопливо умывшись, на ходу одевшись, он выскочил из каюты и, перескакивая через ступеньки, поднялся на верхнюю палубу. В следующее мгновение блаженная слабость охватила Павла.

Перед ним в легкой дымке проступила захватывающая дух панорама, созданная императором Петром I и великими зодчими Трезини, Монферраном, Растрелли, Воронихиным и Баженовым. От бешеной радости сердце Павла готово было выскочить из груди. Он плохо помнил, как спустился в каюту, как собрал чемодан с вещами, кубарем скатился по трапу на причал, как добрался до Московского вокзала, как занял место в купе поезда и торопил встречу с ней, той единственной, что жила в его сердце — женой и боевой соратницей Эммой.

До глубокого вечера Павел не отходил от окна и не мог оторвать взгляда от родных русских пейзажей. Они вносили в его душу умиротворение и покой. Все то, что ему пришлось пережить за последние шесть месяцев, теперь представлялось каким-то фантастическим сном. После ужина он забрался на вторую полку и впервые за последнее время быстро уснул. Подняли его на ноги запахи кофе и оживленная суета в коридоре. За окном тянулись пригороды Москвы. Павел, забыв про завтрак, уже не мог найти себе места и мысленно отсчитывал минуты до долгожданной встречи.

Поезд сбавил ход, по сторонам потянулись станционные постройки, справа возникла железнодорожная платформа Ленинградского вокзала. Павел, не дожидаясь полной остановки вагона, ринулся на выход, протиснулся вперед, выскочил из тамбура, сделал несколько шагов и замер. Он не замечал начальников Пассова и Шпигельглаза. Отдавая должное подвигу своего подчиненного, они отложили все дела в сторону и, сияя улыбками, спешили ему навстречу. Но Павел видел только ее — Эмму.

Она будто возникла из пьянящего голову воздуха, бесконечного неба и ярких солнечных лучей. Летящей походкой она спешила к нему навстречу. Под легким дуновением ветерка простенькое ситцевое платьице, плотно облегавшее точеную фигуру, подчеркивало ее достоинства. Волнистая прядь золотистого оттенка волос озорно ниспадала на высокий лоб. В небесной голубизны глазах плескалась безудержная радость. В этот счастливый, сладостный миг Павел не чувствовал под собой земли и не видел никого, кроме нее. Легкое, подобно дуновению ветерка прикосновение губ Эммы к щеке опалило его жаром. Пришел он в себя, когда вместе с женой, Шпигельглазом занял место в машине Пассова.

В тот день Судоплатовы были предоставлены самим себе, а на следующий Шпигельглаз и Пассов в кабинете на Лубянке заслушали доклад Павла не только по результатам выполнения задания в отношении Коновальца, а и о состоянии работы резидентур, руководимых Волльвебером и Эйтингоном. Блеск в их глаза и короткие одобрительные реплики говорили сами за себя — его работа была признана блестящей. Окончательную оценку он услышал от недавно назначенного на должность первого заместителя наркома НКВД СССР Лаврентия Берии. Это была их первая встреча.

На нее Павел шел со смешанным чувством тревоги и любопытства. Назначение 22 августа 1938 года Берии, в прошлом первого секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) первого секретаря Тбилисского горкома КП(б) Грузии на должность первого заместителя наркома НКВД СССР — начальника ГУГБ НКВД СССР для большинства руководителей и сотрудников центрального аппарата наркомата стало полной неожиданностью.

Его назначению предшествовал ряд зловещих событий, произошедших в стенах Лубянки. Одним из них стала внезапная смерть начальника 7‐го отдела (разведка) ГУГБ НКВД СССР комиссара госбезопасности 2‐го ранга Абрама Слуцкого, якобы скончавшегося от «сердечной недостаточности». Произошло это 17 февраля 1938 года в кабинете первого заместителя наркома НКВД СССР — начальника ГУГБ НКВД СССР командарма 1‐го ранга Михаила Фриновского.

Появившиеся было слухи о насильственной смерти Слуцкого развеял траурный некролог, опубликованный в центральном печатном органе ВКП(б), газете «Правда». В нем сообщалось:

«17 февраля с.г. умер на боевом посту один из видных солдат нашей партии орденоносец-чекист, начальник отдела ГУГБ НКВД, комиссар госбезопасности второго ранга товарищ Слуцкий Абрам Аронович, — говорилось в некрологе. — Имя его знали во всех концах необъятной Родины. Враги боялись этого имени…

…До последней минуты своей жизни он беспощадно боролся со злыми врагами нашей Родины.

Образ Абрама Слуцкого, верного сталинца, навсегда останется в памяти товарищей, знавших его…»

Слуцкий был похоронен со всеми воинскими почестями в Москве на Новодевичьем кладбище.

Прошло немного времени, и слухи о его насильственной смерти нашли подтверждение. Гром грянул на Лубянке 8 сентября 1938 года. В тот день был арестован Фриновский. На нем аресты не закончились, ряд соседних с ним кабинетов также опустел. Все это вместе взятое, как полагали некоторые хорошо осведомленные в аппаратных играх долгожители с Лубянки, расчищало дорогу для Берии к креслу наркома. К тому времени оно закачалось и под самим Ежовым. Зачистив политическое поле от оппонентов Сталина и уничтожив фальсификатор различных «антисоветских заговоров» из числа чекистов, он стал не нужен и потому был обречен. Его все реже приглашали в Кремль, последняя встреча со Сталиным состоялась 23 ноября 1938 года. С нее на Лубянку Ежов возвратился мрачнее тучи. Незадолго до нее Сталин провел конфиденциальную беседу с Берией, о чем они говорили, так