для Шведа тем самым последним сигналом к совершению решительного шага — спасению собственной жизни. Позже в своих воспоминаниях, а также в показаниях ФБР и на слушаниях в сенатской комиссии США он мотивировал свои последующие действия тем, что подозревал:

«…Это судно должно было стать моей плавучей тюрьмой».

Но то было лишь его предположением. Несмотря на холодное в последнее время отношение к нему Ежова, тот каких-либо письменных указаний на сей счет не давал. Их следы в архивных документах отсутствуют. Видимо, у страха Орлова глаза оказались слишком велики. В его воспаленном воображении, вероятно, рисовалась картина того, что как только он поднимется на борт парохода «Свирь», так в тот же момент «неназванный человек» (Шпигельглаз) защелкнет на его руках наручники. Сам Шпигельглаз тоже оказался в затруднительном положении и не решался сойти на берег. Он и не без оснований опасался быть арестованным полицией, перед которой засветился ранее при похищении генерала Миллера.

В пепельнице медленно догорали остатки телеграммы Центра. Вместе с ней Орлов сжигал за собой последние мосты, связывавшие его с НКВД и Советским Союзом, где осталась мать. Не став искушать судьбу, 12 июля 1938 года он, прихватив с собой несколько десятков тысяч долларов, предназначавшихся для оперативных расходов, бросился в бега. На границе с Францией расстался с телохранителем и продолжил путь с водителем в Перпиньян. Там в «Гранд-отеле» его ждали жена с дочерью. Оттуда всей семьей ночным поездом они выехали в Париж, и потом на целых четырнадцать лет следы бывшего советского резидента Шведа затерялись.

Его неожиданное исчезновение вызвало переполох в Мадриде и Москве, а после того, как обнаружилось отсутствие жены и дочери, он перерос в панику. Резидент-перебежчик, державший в своих руках нити всех операций и не только в Испании, знавший тайну исчезновения ее золотого запаса, работавший с ключевыми агентами в Великобритании, осведомленный о пикантных деталях жизни «кремлевских небожителей», на стороне противника мог оказаться пострашнее любой бомбы.

В Кремле и на Лубянке пришли в ярость и потребовали от Шпигельглаза доставить иуду в Москву живым или мертвым. Тот рыскал по Европе, его «волкодавы» сбились с ног, разыскивая высокопоставленного перебежчика, но безрезультатно. На этот раз они имели дело не просто с профессионалом, а с мастером, в активе которого были десятки операций, связанных с ликвидацией агентов-двурушников, троцкистов, и который, как никто другой, умел путать следы.

Что касается самого Орлова, то он не питал иллюзий в отношении своей неуязвимости, так как хорошо знал систему изнутри. Всех его предшественников рано или поздно настигали пуля либо нож боевиков из «летучей группы». Он ясно отдавал себе отчет в том, что руководство НКВД не пожалеет ни людей, ни средств, чтобы добраться до него, и потому первым сделал неординарный ход. Его обращение с личным письмом к Сталину, поступившее к Ежову, вызвало у того приступ бешеной ярости. Зарвавшийся предатель предложил торг: в обмен на свою жизнь, жизнь семьи и престарелой матери сохранить все известное ему о деятельности советской разведки в тайне от иностранных спецслужб. В противном случае Орлов грозил предать огласке секретные материалы, которые предусмотрительно передал на хранение адвокату.

Достоверно неизвестно, дошло ли письмо до Сталина, поскольку на нем отсутствует его резолюция. Но, вне всякого сомнения, содержание стало известно Вождю. В противном случае как Ежов, так и потом Берия без санкции Сталина не решились бы отменить «охоту» на высокопоставленного перебежчика.

Орлов оказался единственным резидентом НКВД, которому удалось не только унести ноги от «летучих групп», но и спасти от расправы семью. Позже, из далекой Америки, когда умерли его главные враги — Ежов, Берия и Сталин, — перебежчик позволил себе смелость обвинить их во всех смертных грехах, которых на собственной совести имел предостаточно. И как бы он ни пытался обелить себя, от одного ему никогда не отмыться. Разведчика, позже раскрывшего имена агентов, доверивших ему свою честь и жизнь, в лучшем случае можно считать сумасшедшим, а в худшем — банальным предателем.

Причем очередное предательство Орлов совершил уже вскоре после своего побега. Он нарушил молчание, что едва не привело к срыву одной из самых важных операций советской разведки того периода — операции «Утка» — ликвидации самого непримиримого противника Сталина, в прошлом ближайшего соратника вождя большевиков Владимира Ульянова-Ленина, создателя Красной армии и главного идеолога глобальной социалистической революции Льва Троцкого (Лейба Бронштейн. — Примеч. авт.).

В феврале 1939 года Орлов направил в его адрес анонимное письмо. В нем он предупреждал:

«…Лев Давидович, будьте на страже, не доверяйте ни одному мужчине или женщине, которых провокатор может прислать или рекомендовать».

Троцкий воспринял это как провокацию. Он не мог знать, что замысел «Утки» только еще вызревал в голове Сталина. Раскольническая деятельность троцкистов в Испании во многом стала причиной поражения социалистических сил. Фашизм утвердился в этой истерзанной гражданской войне стране, а в Германии и в Италии он уже рвался за пределы своих границ. Аншлюс Германией Австрии, произошедший 12 марта 1938 года, не оставлял у Сталина сомнений в дальнейшем векторе экспансии — «Drang nach Оsten» — натиске на Восток. В предвоенной ситуации, складывавшейся в Европе, позиция глобалиста Троцкого и его окружения, пытавшихся создать свой альтернативный Коминтерну «Четвертый Интернационал», вела к расколу международного коммунистического движения, несла серьезную угрозу для СССР и ослабляла его позиции перед лицом неминуемой схватки с фашизмом. В складывающейся ситуации Троцкий стал еще более опасен, чем ликвидированный глава ОУН Коновалец. Логика последующих событий не оставляла ему места на политической доске Сталина. Эйтингон, не говоря уже о Судоплатове, пока были далеки от этих, зреющих в голове Вождя замыслов. Тем более они не могли знать о той ключевой роли, которую им предстояло исполнить в ходе операции «Утка», их все больше тревожило отсутствие резидента.

В тот день 13 июля 1938 года ни Эйтингону, ни Василевскому даже в самом страшном сне не могло присниться, что их начальник, один из самых успешных руководителей советской закордонной разведки, информация которого докладывалась самому Сталину, к которому благоволил грозный нарком НКВД Ежов, мог изменить Родине и совершить побег. Тщательный осмотр гостиничного номера, что занимала семья Орлова, беседы с его телохранителем и водителем машины однозначно говорили им, что резидент Швед совершил тягчайший грех — изменил делу, в верности которому поклялся двадцать один год назад.

В сложившейся ситуации Эйтингону ничего другого не оставалось, как временно взять на себя руководство советской резидентурой в Испании. Окончательное решение оставалось за Центром. В далекой Москве поверили ему и утвердили назначение. Свою преданность революционным идеалам