Помимо того, что один из них мог зайти и просто посидеть рядом, они ещё каждый день приносили мне еду, заставляя кушать буквально с ложки. Проглатывать пищу я заставляла себя с трудом — только из уважения к тому, кто это делал. Во время завтрака по причине совместного жительства это всегда оказывался мой папа. Я знала, что он и друзья, когда бывали здесь, постоянно перешёптывались между собой, с тревогой обсуждая меня. Выходя в ванную, я замечала, как при моем появлении они тут же обрывали разговор, а их косые взгляды продолжала чувствовать, даже поворачиваясь к ним спиной.

В воскресенье вновь приехали Саша и Гриша. Тогда я впервые с момента похорон вышла из дома, чтобы снова вернуться на кладбище: со дня смерти Антона прошло девять дней. Розы, оставленные мною, уже завяли, но глиняный холмик земли был ещё свежим и рыхлым. Людей пришло значительно меньше, чем на похороны, зато они в основном были близкие. Там же, за столиком в беседке, мы и устроили небольшие поминки, где я наконец-то заставила себя поесть самостоятельно. Правда, немного — всего один блин и одну конфету. Но с чего-то нужно было начинать.

Людское общество, от которого я успела немного отвыкнуть, как показалось, дало мне небольшую толику сил. Однако вернувшись домой, я снова почувствовала желание замкнуться одной в своей комнате и не выходить из неё неопределённое время.

Кровать отозвалась знакомым скрипом. Растянувшись на ней, я уставилась в окно. Всё-таки удивительно: я съехала с этого помещения девятнадцать лет назад, но за прошедшие годы, что комнатка пустовала, она почти не изменилась. По крайней мере, мебель. Всё тот же небольшой шкаф в пространстве между окном и кроватью, а перед окном — старый письменный стол со стулом. Даже настольная лампа осталась старой — тяжёлая, с изогнутой ножкой и бронзового цвета подставкой. Образец конца девяностых, появившийся у меня в старших классах. Вот только шторы на окне сменились, да и тополь, выросший выше нашего пятого этажа, который при сильном ветре будил меня ударами ветвей в стекло, срубили. Пианино тоже давно продали, а от плакатов, когда-то висевших на шкафу, остались только едва заметные следы скотча.

После того, как я переехала в Москву, мама сделала из моей комнаты помесь хранилища и гостевой. Я знала, что в углу за изголовьем кровати стоят две большие картонные коробки — склад всех уцелевших вещей моей юности. Помню, как из любопытства заглядывала туда два или три года назад. Игрушек было немного: все более или менее приличные давно были розданы племянникам, а большинство выкинуты.

Сохранились игры с приставки «Денди», рабочий плеер с кассетами, два тамагочи, тетрис, растянутые пружинки-радуги, коробка с вкладышами от жвачек «Love is», старый ридикюль с бусами и заколками, коробка с фишками, а также потрёпанный плюшевый заяц, который мне на семилетие привезла из Москвы Лена. Ещё, помимо этого, там были кипы моих школьных дневников и тетрадей за разные классы, включая музыкальную школу.

Из коридора доносились голоса Саши и Гриши — братья о чём-то спорили. Мне было всё равно, о чём. Я перевела взгляд на потолок, где висела такая знакомая люстра с плафоном из трёх рожков, а затем повернулась на бок, вспоминая о том, как много лет назад, на этой самой кровати, я тоже страдала по Антону. Только тогда — от безответной любви к нему, а сейчас — из-за его смерти.

Тогда всё можно было изменить. Сейчас — нет.

Я услышала, как дверь отворилась. На секунду в комнату ворвался обрывок фразы Гриши, в шутку посылающего брата. Затем звук шагов, и всё стихло.

— Катюша, — узнала я голос Марго. — Мы… пришли забрать тебя домой.

Я не ответила. Через пару мгновений оба, подойдя, присели ко мне на кровать — та скрипнула под их весом.

А потом почувствовала, что меня гладят по плечу.

— Поезжайте без меня, — пробормотала я. — Здесь тоже мой дом. Со мной всё будет нормально.

— Милая, ты права, — раздался голос Тима. — Но там мы сможем быть ближе к тебе. Насчёт работы сама знаешь: когда ты выкинула с гроба цветы Гаврилюка, тот даже не крякнул. Наоборот, дал тебе длительный отгул. Если хочешь, он его продлит. А сейчас тебе нужны мы.

С горечью я повернулась. Как только моё лицо встретилось с их лицами, друзья оба помогли мне подняться и сесть на кровати.

— Я… не знаю, смогу ли вернуться в квартиру, — прошептала я, чувствуя, что к глазам подступают слёзы. — Как буду там находиться. Там всё будет напоминать о нём.

— Мы можем пока предложить тебе жить у нас, — сказала Марго, гладя меня по спине. — Но рано или поздно тебе всё равно придётся там побывать.

— Марго права, — кивнул тоже обнимающий меня Тим. — Бегать — это не выход. Поэтому существует и другое предложение — мы можем пока пожить у тебя.

Сморгнув слёзы, я вытерла глаза, шмыгнула носом и покачала головой.

— Спасибо, ребята. Но мне не хочется создавать вам ещё одни неудобства.

— Вы с Антохой купили хату не для того, чтоб ты избегала там находиться. Даже знай он, что с ним что-то случится — он не счёл бы это для тебя веской причиной скитаться и бомжевать. Смотри, тот свет от возмущения перевернёт, — заявил Тим.

Всё ещё плача, я невольно улыбнулась.

— Ещё представь, сколько лишних километров ты намотаешь, когда станешь ездить на работу отсюда и с работы — сюда. Сразу предвосхищение твоего возможного безумного плана!

— Всё-то ты угадал.

— Давай так: сегодня переночуем у тебя, — предложила Марго, приглаживая мои волосы. — А дальше — посмотрим. Останемся на такой срок, какой захочешь. Но если совсем будет невмоготу, тогда… Ладно, тогда и будем разбираться. Но я думаю, всё будет хорошо. Идёт?

Протянув свободную левую руку, она сжала своей ладонью мои.

Кивнув, я положила голову на плечо Тима, понимая, что уже завтра заверю друзей, что смогу оставаться одной. За эти дни они и так много сделали для меня, неловко было бы и дальше обременять их собой, своим состоянием и горем. К тому же я понимала, что сейчас должна сделать определённый шаг — начать учиться жить дальше. Навсегда от себя и от мира впрямь не сбежишь, где бы ты ни был.

И всё же от осознания, что рядом те, кому небезразлична моя судьба, на душе становилось легче. От того, что Марго и Тим были здесь, обнимали меня и говорили со мной, внутри у меня начала появляться уверенность, похожая на островок