родителями перед именинным тортом. На губах у всех сверкают улыбки, а перед мальчиком горят свечи — пять или шесть. Вот он первоклассник, гордо сжимающий в одной руке букет, а в другой — руку мамы. В молодости моя покойная свекровь Алевтина Марковна носила стижку-боб и классические костюмы. Но с сыном, как и всегда, имела неизменные сходства в виде больших светло-карих глаз, густых волос каштанового оттенка, аккуратных черт лица и доброй улыбки… Далее шли фотографии, запечатлевшие его в более старших классах, в футбольной форме, с командой, дома с братьями и родителями. Потом — выпускник и студент. Снова выпускник, только уже вуза. Наша с ним свадьба. Снимки, на которых мы молодые счастливые муж и жена, полные надежд на долгую совместную жизнь.

В горле встал ком. Грудь сдавило. Всхлипнув, я перевернула страницы дальше и наткнулась на фото Антона и Тима, сделанное примерно через год после того, как мы поженились — значит там им лет по двадцать семь. Мой муж тогда обладал более худым лицом и фигурой, а у Тима вовсе не было видимых отличий от нынешнего себя: то же крупное телосложение, небритость с подобием бородки, которую он так и не научился делать, и буйно вьющиеся волосы. Оба — в спектральных очках. Вроде это было на развлекательной программе какой-то ярмарки; праздничная обстановка на заднем фоне тоже указывала на это. На первом фото друзья, довольно улыбаясь, просто сидели вместе и смотрели в камеру, а на других — отчаянно кривлялись. Помимо выражений лиц, менялось и расположение их самих. Где-то они, согнув руки в локтях, «по братски» соединяют ладони в один общий кулак. В другом месте делают вид, что борются. Ещё в одном — смеются, сгибаясь пополам так, что казалось, будто вот-вот окажутся на полу.

На неподвижное, навечно застывшее в улыбке лицо Антона упала прозрачная капля. Миг — и другая такая же закрыла собой запечатлённый за его спиной воздушный шарик. Изображение начало расплываться перед глазами.

Мои плечи вздрагивали. Отложив альбом, я быстро начала ощупывать пространство кровати вокруг себя: где-то здесь я оставила очередной платок. Когда я его нашла, то оказалось, он лежал на шуршащем пакете. Непонятно зачем, я потянула его к себе и разорвала. На коленях у меня оказалось мягкое шерстяное изделие.

Взяв его и вытянув перед собой, я моментально узнала, что это. Свитер, который я когда-то связала Антону из синих, красных, белых и чёрных шерстяных нитей. Синие составляли основу. Остальные ушли на изображение футбольного мяча в середине груди — того, что смотрел сейчас прямо на меня, напоминая о том, как в тот роковой день, во время игры, муж повернулся ко мне с абсолютно счастливым лицом. Незадолго до смерти он был счастлив.

И тут, без всякого предупреждения, на меня обрушилась горькая правда: Антон действительно мёртв. Его больше нет.

Только теперь я полностью поняла, что до этого момента не могла до конца воспринимать это реальным. Несмотря на то, что видела его гибель и присутствовала на похоронах, сидя рядом с гробом и смотря на его тело, какая-то часть моей души отказывалась принимать увиденное, неистово пытаясь убедить меня в том, что это какая-то ошибка. Сон, изменение сознания, идиотский спектакль — всё, что угодно, но Антон не мог умереть на самом деле. Даже сегодня, разбирая вещи, я мечтала, что вот сейчас мой муж зайдёт, как обычно, в спальню, глянет на меня с тёплой и родной улыбкой, и скажет: Хомячок, неужели ты поверила всем? Я ведь обещал, что со мной ничего не случится. Как же я мог бы тебя оставить?

Но нет… Никогда в жизни мне уже не увидеть его красивые карие глаза, которые смотрели на меня с любовью. Никогда больше Антон не придёт, не обнимет меня, не заговорит со мной, не успокоит ласковыми словами. Потому что он мёртв, и его тело лежит в земле.

Боль, снова проткнувшая меня от окончательного и внезапного осознания, была почти такой же, как в момент, когда на моих глазах муж упал на землю, поражённый током. Завыв в полный голос, я упала на кровать, прижимая к лицу свитер.

— Ты… не смог… выполнить… обещание, — еле как выговорила я в тёплую мягкую шерсть. — Почему ты не смог…?

Рыдая и катаясь по кровати, я не замечала счёт времени. Мне казалось, эта боль никогда не кончится. И если бы я умерла от неё, то была бы лишь рада. И когда я, наконец, совсем выбилась из сил, темнота, обступившая меня вокруг, как исцеляющее море, показалась настоящим спасением.

Глава 22

Мне не раз приходилось со стороны наблюдать за развитием жизни. Рост и деление клеток под микроскопом, их компьютерное моделирование и фиксация изменений под воздействием различных факторов, изучение преформизма и эпигенеза, тщательное зарисовывание стадий развития зародыша — всё это так или иначе сопровождало меня во время учебы и работы. Для людей, чья профессиональная стезя входит в область изучения естественных наук, такое не является чем-то диковинным. Первоначальный студенческий интерес — тот самый, заставляющий затаить дыхание от восторга при виде зарождения нового микро-либо макроорганизма, — постепенно сменяется на чувство удовлетворения от проделанной работы и предвкушение возможного нового открытия, от которого радостно екает сердце. Начинаешь шире смотреть на процесс, собирая его детали в одно целое. Индукция, как она есть. Хотя в науке важны каждые мелочи, порою их обесценивают. Слаженный, отработанный и равнодушный механизм, пропускающий их, как конвейер. Как счетная машинка — банкноты. Разве может бездушная техника разглядывать или чувствовать? А ведь большая часть учёных со временем начинают представлять собой именно такие аппараты.

Наверное, это неправильно.

Я поймала себя на мысли, что рассуждаю сейчас в точности, как Химик. Он-то уж точно не относился к вышеперечисленной категории последователей науки и тем болееих осуждал. Сохранивший первозданное любопытство, он обладал тонким чутьем и невероятной внимательностью, при этом он был гораздо, гораздо опаснее равнодушных.

«Я всегда надеялся, что меня кто-нибудь поймёт. Они не смогли. Но, может быть, ты?»

Сколько бы мне ни приходилось быть наблюдателем зарождения и появления жизни, раньше я никогда не являлась непосредственным участником такого естественного биологического процесса. И все изменения, что происходили сейчас в моем организме, не могли не вызывать особого, трепетного удивления. Причём не с точки зрения учёного, специалиста, а с совершенно обычной — той, которая появляется у всех будущих матерей.

Больше меня по утрам не тошнило. В особенности я рада была исчезновению мерзкого привкуса пережженного