свой внешний авторитет, я не мог удерживаться от улыбки при рассказе старосты о том, как он буквально насильно стаскивал «дядьку» с печи или прилавка для явки на сход, а тот упирался и настаивал, чтобы его не тревожили и оставили в покое.

Никакие угрозы арестом или штрафом не могли пробудить в нем сознания важности общественных интересов и вызвать влечение к самоуправлению у этого члена деревенского парламента. В результате староста не выдерживает, разражается чисто русскими ругательствами, но слышит в ответ от того же дядьки, спокойно лежащего в своей прежней позе, ругательства еще более многозначительные. Махнет рукою староста, пошлет вслед заключительное ругательство и идет в следующую избу. Там та же история с другими только вариантами. Проходит еще полчаса. Вы видите на горизонте, в конце села, плетутся несколько человек. Медленным шагом, раскачиваясь во все стороны, приближаются они к сборне; то остановятся дорогой, соберутся в кучу и о чем-то поговорят между собою, то разойдутся и, совершенно не беспокоясь о том, что их, быть может, ожидает всё село, так же медленно подходят к сборне. Подле сборни уже человек 20–30. Одни из них сидят «в холодку», под навесом сарая, в своих характерных позах и, держа в руках палки, роют ими землю, разнося пыль вокруг себя. – «Що це вы, дядьку, могилу соби довбетэ, чи що?». – «Ни, то я тоби рою», – спокойно отвечает дядька. – «А що, от то не знущайся», – подхватывает другой.

Если нет охоты спорить, вопрошатель медленно отходит и пытается в другом месте завязать разговор поудачнее, иногда же разговор продолжается, и дядьки сначала перебрасываются словами, полными бытового остроумия, если сумеют поддержать тон разговора и не поругаются. Там дальше – другая кучка людей, между ними оживленный разговор. О чем они говорят? О чем угодно, только не о предстоящих обсуждению схода вопросах. Вот один из них, самодовольно улыбаясь, рассказывает, как он вчера выгодно продал кабана. Завязывается разговор. Одни оспаривают выгодность сделки и доказывают, что можно было бы продать кабана и дороже; более хитрые, напротив, поздравляют счастливого дядьку, с увлечением рассказывающего, что кабан-то, собственно говоря, и не стоил вырученных за него денег.

– А чи богато за йего далы?

– Да, цилых сорок карбованцив, – отвечает как-то не совсем уже уверенно дядька, прибавляя к вырученной сумме рубля 3–5 лишних.

– Та невже?

– Ось ей-Богу, ну, да и кабан же гудованный, – оправдывается он, забывая, что перед тем, хвастаясь величиной вырученной суммы, говорил как раз обратное.

Одобрение общее. Дядька доволен. Он, может быть, затем только и явился на сход, чтобы оповестить «миру» о своей удаче. Но в это время подскакивает к нему один из наиболее шустрых парней и при всем сходе начинает укорять его: «Кабана, мол, продал, а могорыча так никому и не поставил». В разговор уже вступают и те, кто раньше им не интересовался.

– А вже ж треба, – слышится в толпе.

– Да я ж тилько вчора и продав йего, – отвечает дядька, нисколько не озадаченный замечанием парня и не отдавая себе отчета в том, почему он, продав выгодно своего кабана, должен угощать тех совершенно посторонних для него людей, кто не только не принимал в сделке никакого участия, но даже и не знал о ней. Но уж, видно, ему самому крепко хочется понаведаться в «марнополию», и он, после недолгих колебаний, обычно практикуемых в таких случаях, говорит:

– Ну, нехай писля сходу.

– Да ходим зараз, – упрашивают его окружающие, – «хибо що»?

– Да я ж ничого.

– Ну, так яко ж це вы… ниначе упираетесь.

– Да ни, да тильке тее.

– Ну, так чого ж?

И здесь дядьку обступают, говорят ему всевозможные комплименты, ублажают, задабривают его; кто, глядя на сапоги, говорит: «Ну ж, и чоботы ж у йего»; кто гладит его по свитке и удивляется и доброкачественности и дешевизне ее, словом, в ход пущены все средства, чтобы «погулять» на чужой счет. В результате дядька не выдерживает, в его воображении уже рисуются заманчивые перспективы, и, предвкушая блаженство первой рюмки, дядька, молча, не говоря никому ни слова, поворачивается уже по направлению к винной лавке. За ним позади идет компания человек в пять-шесть. Старшина или писарь в это время в сборне, староста бегает, как оголтелый, по селу, сгоняет народ, и компания, никем не останавливаемая, уже приближается к винной лавке. Сначала выпивается по одной, затем еще по одной… В минуту откровенности дядька признается, что продал кабана не так выгодно, как говорил на сходе, что его изрядно-таки надули, и это признание дает новый повод выпить, уже с горя, еще одну лишнюю рюмку. В результате пропивается половина вырученных за кабана денег или же вся полностью, и компания, взявшись за руки и шатаясь по сторонам, в прежнем своем составе возвращается к сборне и, смешиваясь с толпой, принимает участие в решении вопросов общественного значения и интереса.

– Ну та и добрэ ж выпили, – хвастаются они затем на сходе.

– Хиба що?

– Да дядька Палывон кабана продав.

– Колы?

– Да вчора. И здорово продав, воно правда и кабан такий, якого я вид роду и не бачив.

– У мене ще кращий, да я свого не продам.

– Чого ж це так, хиба самы зъистэ?

– А хоть и зъим, а тоби не дам.

– Бо хоть и дасы, то я не возьму. Хиба я твою кабана не бачив: то не кабан, а собака.

– Сам ты собака, Мазепа!

В это время раздается громкий голос старшины:

– Ну, то як же буде?

– На согласны, – разом, оглашая воздух, крикнула наша компания.

– Согласны, согласны, – крикнул еще громче сход.

– Оце, мабуть не туды посунуло, – слышится между ними.

Стало очевидно, что крикнули невпопад. Дебаты кончены. Старшина приказывает старосте «отбирать руки», и староста, переходя от одного к другому, быстро пожимает им руки, иногда только дотрагиваясь к ним. Протягивает ему руки и наша компания, даже не поинтересовавшись спросить, о чем шла речь на сходе. Редко когда приговор пишется тут же на месте, в сборне. Обыкновенно он составляется позднее, грамотные подписывают его на другой или третий день, неграмотные вписываются по числу домохозяев, имеющих право участвовать на сходе. Список этот имеется в каждой сборне. В виду же того, что список редко обновляется, в приговорах встречаются имена переселившихся, давно умерших, помещаются за рюмку водки фамилии явно вымышленные, так что сказать, чтобы всякий приговор являлся отражением мнения подписавших его, совершенно невозможно.

Даже законно составленный приговор, тщательно проверенный земским начальником путем опроса каждого подписавшего его, не всегда служит выражением действительного желания большинства, а зачастую отражает в