Причины экономические, известное отношение крестьянина к земле помещика, материальная зависимость, а главное, страх ответственности пред законом, с такими усилиями охраняемым представителями власти, – вот единственные регуляторы отношений крестьянства к интеллигенции. Но до уважения, до доверия здесь еще очень далеко. И нужно быть самому в роли охранителя закона, чтобы убедиться в трудности такой задачи. Недостаточная бдительность охранителя закона – и почва для обнаружения действительного отношения крестьянства к интеллигенции готова, и никакие экономические и материальные условия зависимости не задержат проявления такого отношения. Я этому не удивляюсь. Если интеллигенция еще не выработала определенного критерия для оценки людей, если отношение к тем или другим качествам человека или характеру его деятельности обусловливается часто причинами, ничем с ними не связанными, то что требовать от невежественного мужика, для которого деление людей по внешности кажется и более правильным и более легким!

Внешнее положение часто ведь достаточно для оценки внутренних убеждений человека, для известного отношения к нему. Между тем, здесь расстояние меньше, здесь может быть общая почва, и не одна, а несколько. Внешнее же различие между крестьянином и интеллигентом слишком значительно, расстояние между ними слишком велико, и удивительно ли такое взаимное недоверие друг к другу? Недоверие крестьян к интеллигенту всегда было и будет продолжаться до тех пор, пока последний не расширит умственных горизонтов первого.

В какой же среде крестьяне ищут себе руководителей и советников, чьими взглядами воспитываются поколения наших крестьянских детей? Естественно, в той среде, какую считают для себя более близкой. Но кого мы там видим? Там или бывшие интеллигенты, зараженные ядом разложения и заражающие других, или полуобразованные полуинтеллигенты, еще недавно надевшие пиджак вместо свитки; там те люди, вся задача которых в том только и заключается, чтобы увеличивать расстояние между крестьянином и помещиком, между крестьянином и действительным интеллигентом, одним словом, говоря короче, там все будущие деятели будущей мелкой земской единицы. И ошибается тот, кто думает, что это расстояние естественное. Это расстояние искусственное, преднамеренно вызванное врагами свободы и правопорядка, той свободы, которая одна является двигателем прогресса, того правопорядка, который один обеспечивает эту свободу.

Крестьянин наш по самой природе своей доверчив и простодушен, и нужно было много преступных усилий, чтобы удалить его от интеллигента, вызвать у него недоверие к нему, оттолкнуть его даже от сельского пастыря, самого близкого ему человека. И это называется либерализмом! Здесь свобода развития народа, приблизившая его к интеллигенту, искусственно задерживается «друзьями народа», ибо только невежеством народа держится надетая ими маска, только невежество народа делает их победителями. И борьба интеллигенции с врагами народа, известными у нас под именем «друзей» его, борьба на месте, а не в тиши уютного кабинета, одна бы достигла цели. Посмотрите на тех крестьян, которые поверили доброму отношению к ним со стороны интеллигента, убедились в его доброжелательстве к ним; взгляните на село, имеющее доброго пастыря, и вы скажете, что влияние интеллигенции на народ могло бы быть неотразимо, если бы интеллигенции было больше в деревне и если бы то были действительные интеллигенты, понимающие всё государственное значение просвещения народа в духе православия. Но что делать, когда и лучшие из интеллигентов предпочитают напутствовать вас из далекого города словами: «Не угашайте в себе духа жива», а сами сидят в кабинетах! Как бы, однако, трогательно ни было явно обнаруживаемое к вам доверие крестьян, всё же случаи недоверия проявляются иногда в столь неожиданных и обидных формах, что нужно много характера для того, чтобы мириться с ними. И говоря о невежестве крестьян, я не могу умолчать о них.

В селе Линовице Пирятинского уезда, где помещается моя камера, я имел возможность чаще, чем в другом месте, входить в соприкосновение с крестьянами, привыкшими видеть в моем лице столько же земского начальника, сколько и «панича», выросшего на их глазах. Со стороны крестьян села Линовицы я никогда не замечал ни малейших признаков недоверия к себе и оставался при своем убеждении до тех пор, пока один частный случай совершенно не разочаровал меня. Осенью прошлого года крестьяне задумали строить двухклассную земскую школу, так как существующее здание старой одноклассной земской школы перестало удовлетворять население столько же по ветхости своей, сколько и потому, что, благодаря постройке сахарного завода и железнодорожной станции, население села почти удвоилось, и размеры здания школы не вмещали уже всех детей школьного возраста. Горячо поддерживая желание крестьян, я посоветовал строить министерское училище и указал на преимущества последнего. Крестьяне убедились моими доводами и на другой день представили мне приговор. Принимая же, однако, во внимание, что постройка здания министерского училища обойдется дороже здания земской школы и может быть менее чувствительна лишь при условии посторонней помощи, я, будучи озабочен изысканием дополнительных средств, обратился к своему соседу по имению, графу С.С. де Бальмен, с просьбой не препятствовать крестьянам, в случае если бы они нашли возможным и нужным для себя отдать в аренду выгоны села, находящиеся в общем владении с помещиками. Находились и желающие взять выгон в аренду за очень высокую плату под посев свекловицы, благодаря чему мог бы образоваться в один год капитал не менее 1.000 р. Граф не только отказался препятствовать, а с свой стороны обещал крестьянам всяческое содействие и материальную помощь. То же сделали и другие помещики. Было предположено заарендовать выгоны или часть их в течение 2-х лет. Когда я объявил затем на сходе, что помещики с. Линовицы, идя навстречу просвещенному желанию крестьян, предоставляют последним право заарендовать выгоны в течение двух лет для образования фонда в помощь ассигнуемым крестьянами средствам на постройку здания министерского училища, я встретил на сходе некоторое замешательство. Крестьяне разделились на две половины. Одна из них выражала громкое одобрение и благодарность за участие помещиков к ним, другая молчала и не проявляла ни малейших признаков доверия к моему предложению. Предоставив крестьянам решить этот вопрос, я отбыл со схода. На другой день является ко мне старшина и как-то неуверенно и нерешительно объявляет, что крестьяне… отказались от моего предложения. Удивление мое было безгранично. Затем уже я узнал, что мотивом отказа послужило убеждение крестьян, что помещики вообще желают «загарбать» их выгоны, но, не имея возможности присвоить себе выгоны в натуре, намерены воспользоваться деньгами, вырученными от найма их. Я мог предполагать всё, что угодно, но только не это. Какая бездна недоверия к тем даже помещикам, которые никогда и ничем де подавали ни малейшего повода для такого отношения к себе!

Придавая вообще огромное значение церковно-приходским школам, я, в бытность