так много мудрили и всё же не сделали его человеком; он не виноват, что ему до сих пор еще чужды простейшие понятия нравственного закона, и что элемент страха был для него единственным сдерживающим началом.

А теперь у него и этого элемента не осталось. И вот почему в настоящее время все усилия правительства и общества должны быть направлены к тому, чтобы воспитывать крестьян в должном уважении юридического и нравственного закона, а сделать это можно только путем усиления авторитета светской и духовной власти. Не в насаждении нового добра, а в искоренении предварительно существующего старого зла задача наша заключается. При всех своих недостатках, крестьяне имеют еще защитников, которые признают их униженными и оскорбленными херувимами в образе неотесанных и, к сожалению, действительно грубоватых мужиков, а духовенство и таких не имеет.

Но вообразите себе достойного сельского пастыря! Как велико было бы его значение в селе, как несомненен, как дорог был бы клад, который в его лице обрели бы все крестьяне! Все благодетельнейшие просветительные учреждения села, будут ли это чайные, столовые, библиотеки, читальни, ясли и пр., всё это жило бы своею жизнью, будучи одухотворяемо светом Христовым. И право, один такой священник заменил бы собою сотню нынешних сельских странников, значение которых еще не безусловно. Мне скажут, что таких священников нет. Не скажу, чтобы не было вовсе, но, действительно, пока еще число их недостаточно. Следовательно, нужно озаботиться увеличением им подобных. Но потому их и нет, что слова евангельского учения в устах того, кто силою внешних условий вынужден торговаться из-за треб и продавать таинства, не могут производить действия; что священник зачастую не может приобрести к себе должного уважения со стороны своей паствы только потому, что содержится ею и известен у крестьян часто под именем «наймита».

Какими запасами духовной энергии может делиться такой пастырь, если сам их не имеет и негде ему достать их?!

И что же? Такие мысли встретят бурю возражений; скажут, что ничего этого не нужно, что влияние духовенства даже вредно, так как неспособно пробудить в народе самодеятельности личной, развить инициативу, а что вместо всего этого нужно развивать в народе стремление к самодеятельности и созданием мелкой земской единицы дать ему возможность проявить эту самодеятельность, привлечь его к непосредственному участию в местном самоуправлении и пр., и пр. И это говорится теперь, когда наш несчастный народ еще не умеет отличать своего от чужого, когда ему неведомы еще никакие общественные интересы, и когда он стал нуждаться теперь еще больше, чем 40 лет назад, в руководителях разумных, добросовестных и преданных ему людях.

И вот, в облегчении участи этих невидных сельских пастырей церкви, в улучшении их личного состава, в создании условий для более широкого влияния их на народные массы первая и главная нужда деревни заключается.

Вторая нужда деревни есть нужда нашего заброшенного голодного учителя.

Его значение неизмеримо. Он готовит будущих сынов Церкви и Отечества, но в то же время может приготовить и опаснейших врагов их. Дайте ему кусок насущного хлеба, и он станет щедрою рукою разбрасывать хлеб духовный. Много зерен добра бросается в деревню, но некому растить их, и они погибают. В облегчении участи этих невидных тружеников, этих действительных героев, на долю которых выпали одни только горести и ни одной радости, вторая нужда деревни заключается.

Усиление престижа власти, начиная от губернатора и кончая сельским старостою, есть третья нужда деревни.

Никакие порядки при беспорядке немыслимы и, если власть поддерживается авторитетом личности, а законом не обеспечивается, то она непрочна.

Странное дело, когда говорят об усилении власти, то против этого возражают прежде всего наиболее мягкосердечные люди.

Но разве власть непременно связана с наказанием, разве сильная власть непременно предполагает розгу? Чем авторитетнее власть, тем больше уверенности в защите; чем сильнее власть, тем больше порядка и меньше поводов для репрессии. Усильте власть в деревне, сделайте так, чтобы старшина был действительным начальником волости, а староста действительным начальником села, и процент наказанных на половину уменьшится, ибо наказание есть результат проступка, а проступок есть результат беспорядка и уверенности в безнаказанности.

Чем больше власти у начальника, тем меньше он ею пользуется, и наоборот, ибо там, где недостаточность власти вызывает частое применение ее, там сильная власть обходится только авторитетом своим.

И, кажется мне, что если бы эти три нужды были удовлетворены, то легче бы дышалось деревне, рассеялся бы туман, густою пеленою покрывший деревню; проник бы туда луч света истины и правды и при свете этого луча истины нам стало бы ясно, что делать дальше; мы бы перестали сомневаться в том, что прежде создания нового уклада крестьянской жизни, новых форм управления ими и суда, надлежит приготовить самих крестьян к воспринятию ими этих новостей, а теперь и сейчас нужно защитить их от произвола, благодаря чему сильный давит слабого (усиление власти), просветит их нравственно (улучшение положения пастыря), научит их уму-разуму путем самого широкого развития сельскохозяйственных знаний и улучшения положения сельского учителя. Ибо деревня не столько бесправна, сколько голодна, а голодна потому, что невежественна.

Пока же это незнание деревни, непонимание ее нужд выражаются в форме несбыточных проектов спасения деревни путем расширения функций деревенского парламентаризма или путем насильственного пробуждения самодеятельности крестьянской и стремления вырвать их из их же среды для привлечения к участию в местном самоуправлении; оно увеличивает лишь горечь сознания такого непонимания у тех, для кого понимание деревни городом дорого, как один из залогов успеха их деятельности, обусловленной надеждой на действительную помощь.

Письмо II

Говорить в XX веке о телесном наказании и открыто признавать его целесообразность значит не только объявить себя ретроградом мысли, но и человеком злым, с сердцем черствым или совсем бессердечным. Но не знаменательным ли кажется, что та самая деревня, о которой так усердно хлопочет город, желая спасти ее от позорнейшего для человека наказания, сама просит розог; что мнение о целесообразности и даже настоятельной необходимости розги исходит только из деревни, а в городе один только князь В. Мещерский открыто ратует за нее, не боясь упреков в ретроградстве мысли?

Не в ретроградстве мысли, не в бессердечности, не в опасении за собственное благополучие, не в склонности к фимиаму причина симпатии к розге заключается, а в том, что деревня знает себя лучше, чем город, что не все крестьяне одинаково глупы и злы, не все одинаково сильны.

Приехав в деревню из большого города и приехав туда не в качестве простого зрителя, а в качестве земского начальника, я прежде всего заметил, что