Так что Оливия постаралась принять душ как можно быстрее, отвлекая себя чтением этикеток на шампуне Адама и его геле для душа (там было что-то гипоаллергенное с правильным pH-балансом, что заставило ее закатить глаза), и вытерлась настолько быстро, насколько позволяли человеческие возможности. Она сняла контактные линзы и стащила немного зубной пасты. Ее взгляд упал на его зубную щетку, угольно-черную вплоть до щетины, и Оливия не могла сдержать смешок.

Когда она вышла из ванной, Адам сидел на краю постели, одетый в клетчатые пижамные штаны и белую футболку. В одной руке он держал пульт от телевизора, в другой — телефон и хмуро переводил взгляд с одного экрана на другой.

— Похоже на тебя.

— Похоже что? — спросил он рассеянно.

— Черная зубная щетка.

Его губы слегка изогнулись.

— Ты будешь в шоке, но на «Нетфликсе» нет категории фильмов, «где не умирают лошади».

— Правда безобразие? Такая категория очень нужна. — Оливия скомкала свое слишком короткое платье и запихнула его в сумку, представляя себе, будто запихивает его Тому в горло. — Если бы я была американкой, я бы обязательно баллотировалась в конгресс с таким предложением.

— Стоит ли нам заключить фейковый брак, чтобы ты получила гражданство?

Ее сердце запнулось.

— О да. Думаю, нам пора вывести наши фейковые отношения на новый фейковый уровень.

— Итак, — Адам постучал по телефону, — я просто гуглю «мертвая лошадь» плюс все хорошо звучащие названия фильмов.

— Я обычно так и делаю. — Она подошла к Адаму. — Что у тебя есть?

— Это о лингвистке, которую попросили расшифровать инопланетный… — Он поднял глаза и осекся.

Его рот открылся, потом закрылся, взгляд скользнул по ее бедрам, ступням, гольфам с единорогами и быстро вернулся к ее лицу. Нет, не к лицу, а к какой-то точке над ее плечом. Он откашлялся, прежде чем продолжить:

— Рад, что… подошло.

И снова уперся взглядом в телефон. Его пальцы на пульте сжались крепче. Оливия не сразу поняла, что он имеет в виду футболку.

— О да. — Она улыбнулась. — Точно мой размер, правда?

Футболка была такой длинной, что скрывала почти столько же, сколько ее платье, но была мягкой и удобной, как разношенный башмак.

— Может, я ее тебе не верну.

— Забирай.

Она перекатилась с пятки на носок, размышляя, будет ли нормально сесть теперь с ним рядом. Так, безусловно, будет удобнее, поскольку кино им нужно выбирать вдвоем.

— Можно я и вправду буду спать в ней эту неделю?

— Конечно. Я все равно уеду завтра.

— Ой.

Оливия, конечно же, была в курсе. Она узнала об этом пару недель назад, когда Адам ей рассказал о своих планах, она была в курсе утром, когда садилась на самолет в Сан-Франциско, и она помнила об этом всего несколько часов назад, когда утешала себя именно этим фактом: даже если делить номер с Адамом будет крайне тягостно и неловко, по крайней мере это продлится недолго. Вот только теперь она не чувствовала себя ни тягостно, ни неловко. Тягостной была мысль о разлуке с ним на несколько дней. О том, что она будет без него в этом номере.

— Насколько большой у тебя чемодан?

— Хм?

— Можно я поеду с тобой?

Адам посмотрел на нее снизу вверх, все еще улыбаясь, но, должно быть, за игривостью и попыткой сострить в ее лице читалось что-то еще. Что-то уязвимое и умоляющее, что она не могла должным образом скрыть.

— Оливия. — Он бросил и телефон, и пульт на кровать. — Не позволяй им.

Она склонила голову. Вообще-то, она вовсе не собиралась снова плакать. Какой в этом смысл? И она не была такой — не была этим хрупким, беззащитным созданием, сомневающимся в своих поступках на каждом шагу. По крайней мере, раньше она была другой. Боже, как же она ненавидела Тома Бентона.

— Не позволяй что?

— Не позволяй им испортить для тебя конференцию. И науку. Не позволяй ставить под сомнение свои достижения.

Оливия опустила взгляд и, зарывшись пальцами ног в ковер, принялась пристально разглядывать желтую полоску на своих гольфах. А потом снова посмотрела на Адама.

— Знаешь, что во всем этом по-настоящему печально?

Тот покачал головой, и Оливия продолжила:

— Во время доклада… Я получала удовольствие от процесса. До этого я была в панике. Меня почти тошнило. Но пока я рассказывала этой огромной толпе о своей работе, своих гипотезах и идеях, объясняла свой ход мыслей, пробы и ошибки, важность этого исследования, я… Я почувствовала уверенность в себе. Я ощутила, что у меня все получается. Все казалось правильным и увлекательным. Как и положено науке, когда ты о ней рассказываешь. — Она обхватила себя руками. — Как будто, возможно, я могла бы стать в будущем ученым. Настоящим ученым. И возможно, что-то изменить в мире.

Адам кивнул, как будто точно знал, о чем речь.

— Жаль, что меня там не было.

Она могла ручаться: он говорит искренно. Он хотел бы быть с ней рядом. Но даже Адам — неукротимый, решительный, на все способный Адам — не мог быть в двух местах одновременно, и факт оставался фактом: он не слышал ее доклада.

«Я понятия не имею, потянете вы или нет, но не это должно вас волновать. Важно, достаточно ли веские у вас причины для того, чтобы стремиться в академические круги», — вот что он сказал ей три года назад в туалете. Вот что она в течение многих лет твердила себе всякий раз, когда натыкалась на стену. Но что, если все это время он ошибался? Что, если действительно не всякий мог потянуть учебу в аспирантуре? И что, если это и имело наибольшее значение?

— А если это правда? Если я и вправду посредственность?

Он долго не отвечал. Просто пристально смотрел на нее, и в его лице читался намек на досаду, губы задумчиво сжались. А потом заговорил тихим и ровным голосом:

— На втором году аспирантуры мой научный руководитель сказал мне, что я неудачник, который никогда ничего не добьется.

— Что? — Такого поворота она никак не ожидала. — Почему?

— Из-за неправильного конструирования праймера. Но то был не первый раз и не последний. И иногда он отчитывал меня по куда более неожиданным поводам. Порой он публично унижал своих аспирантов без всякой на то причины. Но тот случай запомнился мне надолго, потому что я помню, как в тот момент подумал… — Он сглотнул, и горло его сжалось. — Я был уверен, что он прав. Что я никогда ничего не добьюсь.

— Но ты…

Публикуешь статьи в Lancet. Имеешь постоянный контракт с университетом и гранты на миллионы долларов. Стал ведущим докладчиком на крупной конференции. Оливия даже не понимала, с чего начать, так что остановилась на самом очевидном: