Она почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

— Ты этого не сделаешь, — прошептала она. — Это нарушение правил.

— Послушай, Оливия. Мой дружеский совет: смирись. Удерживай интерес Адама как можно дольше, а потом приходи в мою лабораторию, чтобы наконец-то заняться достойной работой. Если ты осчастливишь меня, я позабочусь о том, чтобы ты смогла спасти мир от рака поджелудочной. На умильной слезливой истории о том, как твоя мама, или тетя, или дурацкая воспитательница из детского сада умерли от рака, далеко не уедешь.

Оливия повернулась и выбежала из аудитории.

Когда она услышала писк карточки от двери, то тут же вытерла лицо рукавом платья. Это не слишком помогло: она плакала верных двадцать минут, и даже целого рулона бумажных полотенец не хватило бы, чтобы это скрыть. Хотя на самом деле вины Оливии тут не было. Она была уверена, что Адам останется на церемонию открытия или, по крайней мере, на факультетскую вечеринку после своего доклада. Разве он не состоял в комитете по связям с общественностью? Ему полагалось находиться где-нибудь в другом месте. Общаться. Налаживать связи. Заседать.

Но вот он здесь. Оливия слышала, как он вошел, затем — как остановился у входа в спальню и…

Она не могла заставить себя встретиться с ним взглядом. Она была в полном раздрае, в чудовищно жалком состоянии. Но было необходимо, по крайней мере, попытаться отвлечь внимание Адама. Может быть, сказав что-нибудь. Что угодно.

— Привет. — Она попыталась улыбнуться, но продолжала смотреть вниз, на свои руки. — Как прошел доклад?

— Что случилось? — Голос у него был спокойный и низкий.

— Ты только что закончил? — Она смогла удержать улыбку на лице. Это хорошо.

Хорошо, это было хорошо.

— Как прошла дискуссия?..

— Что случилось?

— Ничего. Я…

Ей не удалось закончить предложение. И удержать улыбку, которая, если быть честной, с самого начала не особо походила на улыбку. Оливия услышала, как Адам подошел ближе, но не подняла на него взгляд. Только с закрытыми глазами она могла еще сдерживаться, хотя даже так не слишком хорошо справлялась с задачей.

Она вздрогнула, когда поняла, что он стоит перед ней на коленях. Прямо у ее кресла. Его лицо находилось на одном уровне с ее лицом, он внимательно смотрел на нее, обеспокоенно нахмурившись. Оливия попыталась спрятать лицо в ладонях, но его рука поднялась к ее подбородку и приподняла его, пока у нее не осталось другого выбора, кроме как встретиться с ним взглядом. Затем пальцы Адама скользнули выше, ладонь прижалась к ее щеке, и он снова спросил:

— Оливия. Что случилось?

— Ничего. — Голос у нее дрожал. Постоянно исчезал куда-то, растворялся в слезах.

— Оливия.

— Правда. Ничего.

Адам пристально смотрел на нее, дожидаясь ответа и не отнимая ладони.

— Кто-то купил последний пакет чипсов?

У нее вырвался смех, влажный и не вполне контролируемый.

— Да. Это был ты?

— Конечно. — Он провел пальцем по ее скуле, остановив катящуюся слезу. — Я скупил их все.

На этот раз улыбка удалась ей лучше.

— Надеюсь, у тебя хорошая медицинская страховка, потому что тебе грозит диабет второго типа.

— Оно того стоит.

— Ты монстр. — Она, должно быть, сама прижалась щекой к его руке, потому что его большой палец снова принялся поглаживать ее. Так нежно.

— Разве так разговаривают со своим фейковым парнем? — Он казался таким встревоженным. Его глаза, линия рта. И все же таким спокойным. — Что случилось, Оливия?

Она покачала головой.

— Я просто…

Она не могла рассказать. И не могла не рассказать. Но все-таки молчала.

«Как ты думаешь, кому Адам поверит, Оливия?»

Ей пришлось сделать глубокий вдох. Выбросить голос Тома из головы и успокоиться, прежде чем продолжить. Придумать что-то, что не потрясло бы этот гостиничный номер до основания.

— Мой доклад. Я думала, он прошел нормально. Друзья так и сказали. Но потом я услышала, как его обсуждают слушатели, и они говорили… — Адаму стоило бы убрать свою руку. У него уже, наверное, вся ладонь мокрая. И рукав пиджака.

— Что они говорили?

— Ничего. Что он вторичный. Скучный. Что я запиналась. Что они знают, что я твоя девушка, и это единственная причина, по которой мне дали выступить.

Она покачала головой. Ей нужно было это забыть. Выбросить из головы. Чтобы понять, что делать дальше.

— Кто? Кто это говорил?

Ох, Адам.

— Кто-то. Я не знаю.

— Ты видела их бейджи?

— Я… не обратила внимания.

— Они были на твоей секции?

Что-то пряталось в его тоне. Что-то грозное, намекающее на насилие и сломанные кости. Ладонь Адама все еще нежно касалась ее щеки, но он прищурился. Стиснул зубы, и Оливия почувствовала, как по спине у нее пробежала дрожь.

— Нет, — солгала она. — Это не важно. Все в порядке.

Его губы сжались в твердую линию, ноздри затрепетали, так что она добавила:

— В любом случае мне плевать на то, что обо мне думают люди.

— Ну да, — он фыркнул.

Этот Адам, тут, перед ней, был тем угрюмым, вспыльчивым Адамом, на которого жаловались его аспиранты. Оливии не следовало удивляться, увидев его в таком гневе, но раньше он никогда себя с ней так не вел.

— Нет, правда. Мне плевать, что обо мне думают…

— Я знаю. Но в этом-то и проблема, так ведь? — Он пристально смотрел на нее, и он был так близко. Она могла разглядеть, как желтый и зеленый смешивались в светло-карий в его глазах. — Не в том, что они думают. А в том, что ты думаешь. Ты думаешь, что они правы. Не так ли?

Рот у нее как будто набили ватой.

— Я…

— Оливия. Ты отличный ученый. И станешь еще лучше. — Его взгляд, такой честный и серьезный… Она готова была сломаться. — Что бы ни сказал этот придурок, это никак не характеризует тебя, зато характеризует его. — Его пальцы скользнули по ее коже, чтобы заправить за ухо прядь волос. — У тебя блестящая работа.

Она даже не вполне обдумала свой порыв. И даже если бы обдумала, не смогла бы остановиться. Она просто наклонилась вперед и спрятала лицо у него на шее, крепко обняв его. Ужасная идея, глупая и неуместная, и Адам, несомненно, оттолкнет ее в любую минуту, вот только…

Его ладонь скользнула к ее затылку, как будто для того, чтобы прижать ее к себе крепче, и Оливия долго сидела так, роняя теплые слезы ему на горло, чувствуя, какой он уверенный, какой теплый, какой надежный — сейчас, под ее пальцами и всегда в ее жизни.