она растворялась в ком-то еще, в персонаже, которого воплощала, и переживала его трагедию, а не свою. – Я стряхнула листик рукколы с подбородка. – Но скрывала она не только это.

– Ого, – удивился Отис. – Еще новости из досье?

– Нет. Об этом она сказала мне перед смертью. – Я рассказала ему о тете Джо и о письме, которое пришло на мое имя и которое мама порвала. О сообщении, которое получил Эван, я решила не говорить.

– Прошлой ночью, вернувшись после обеда и прочитав все это, я попыталась ее найти. Вот чем я занималась, когда увидела нечто на террасе.

– Расследовала дела собственных призраков. Неудивительно, что один тебе померещился снаружи. Странно, что только один, а не целая толпа.

Я рассмеялась. Отис продемонстрировал удивительную проницательность.

– Знаешь, может, иногда я и обращаюсь с тобой как с неудачником. Но с этого момента обещаю ценить тебя больше. Я считаю, ты шикарный повар и тебя ждет отличная карьера.

– Уж надеюсь. – Отис задумчиво вгрызся в тост. – Мне этого не хватало. Этой возможности говорить друг другу прямо и открыто все как есть.

Не все. Меня кольнуло чувством вины.

– Давай больше не ссориться, – поспешно предложила я.

– Никогда, – согласился он.

Позже днем пришло сообщение от женщины по имени Мелинда Картлэнд. Тема письма: «„Счастливый путь“ – убежище для лошадей из статьи в газете Санта-Фе».

Она писала, что убежище «Счастливый путь» переехало в Абикиу, Нью-Мексико. Там Джорджия О’Кифф[12] нарисовала свои лучшие картины. Мелинда писала, что стала директором только три года назад и незнакома с волонтером по имени Джоанна. Он сочувствовала мне и хотела помочь с поиском пропавшей тети, поспрашивать постоянных волонтеров, возможно, им это имя что-то скажет. Потом благодарила за предложение пожертвования – многим животным требовалась помощь после чудовищного обращения прежних хозяев.

Очередное разочарование. Но хотя бы не совсем тупик.

Свистнув Пилота и двух овчарок, я повела их на раннюю прогулку. Отис встретил нас на обратном пути у дома.

– У тебя там все уже готово. Сотовая связь теперь такая – хоть на луну звони. И если кто-нибудь хотя бы вздохнет рядом с коттеджем, вокруг все вспыхнет, как в тюремном дворе. На стеклянных дверях теперь жалюзи, не очень подходят к интерьеру, но хотя бы все закрывают. – Отис передал мне блестящий ключ. – Вот, от нового замка. Ребята там намусорили, но Аннунциата уже все убрала, только ушла.

– И она выглядела нормально?

– Откуда мне знать? – фыркнул Отис.

Я пошла на разведку. Кровать была заново застелена чистыми простынями, а покрывало туго натянуто и подоткнуто. Что же она подумала о сбитых простынях? От этой мысли щеки покрылись румянцем. На прикроватной тумбочке нашлась новая свеча в подсвечнике. Старый стационарный телефон, который то звонил, то нет, исчез, как и мой дешевый усилитель связи, зато появился новый усилитель для Wi-Fi.

Стеклянные двери теперь были скрыты под светонепроницаемыми шторами темно-синего цвета. Раздвинув их, я на пробу подергала дверь: та легко заскользила на новых колесиках.

Я выглянула наружу, и от датчика движения на террасе вспыхнул яркий свет. Ветку сосны, которая временами скребла по стеклу, подрезали, и теперь с нее свисало что-то блестящее. Встав на цыпочки, я дотянулась до нее и притянула к себе, посмотреть.

Медальон на кожаном шнурке; серебряный, потемневший, с символами на обеих сторонах. Точь-в-точь как тот, что лежал под ковром в Морской комнате, на большом красноватом пятне. Я отпустила его, и он вместе с веткой отскочил высоко вверх, поблескивая на свету.

Эван заметил его сразу же, когда приехал две ночи спустя.

– Это что?

– Религиозный медальон, – объяснила я. – Аннунциата повесила.

Выйдя на террасу, он снял его с сосны, покрутил в руках.

– В той части Гондураса, откуда она родом, такие медальоны принято оставлять в местах, где произошло несчастье. У смертного одра, на местах несчастных случаев и жестоких преступлений. Некий обряд очищения.

– И почему она повесила его сюда? Здесь никаких жестоких преступлений не произошло.

– Она напилась и перепугала тебя до смерти. Без обряда, по ее мнению, не обойтись.

– И в Морской комнате есть такой, – продолжила я. – На том винном пятне под ковром.

На мгновение на его лице мелькнула непонятная эмоция и пропала.

– Когда Беатрис швырнула в моего управляющего, Рэймонда, ту бутылку, он рухнул как подкошенный. Моей страховке это стоило кругленькую сумму, а мне – отличного управляющего поместьем. – Тут Эван улыбнулся. – Видимо, Нунци посчитала, что и тут без амулета никак.

На террасу выглянула Минни, подошла, обнюхала Эвана, и он потрепал ее по голове.

– Как она себя ведет?

– Прекрасно. С ней я чувствую себя в полной безопасности.

– Хорошо. – Он повесил медальон обратно на ветку. – В суевериях Нунци находит успокоение и поддержку. Оставим их ей. Ну, а у нас есть целая ночь. – Взяв меня за руку, он завел меня обратно в коттедж. От прикосновения пальцев к коже, когда он расстегивал мою рубашку, сердце забилось чаще, потом пальцы сменили губы, спускаясь все ниже и ниже. Следом за рубашкой отправились джинсы, и я поддалась эндорфинам: пусть сводят с ума.

Беатрис

Торн Блаффс, 17 декабря

После полудня

В тот день в конце апреля в Морскую комнату по лестнице бегом спустилась ведьма с косами, и мой тюремщик сказал ей что-то на их ведьминском языке. Она попыталась взять меня за руки, но я оскалилась на нее, показывая выпачканные в крови девчонки зубы. Но она не отшатнулась, как мой тюремщик, а успокаивающе заговорила со мной:

– Пойдемте в вашу комнату, миссис Беатрис. Пойдемте наверх, я помогу вам умыться.

Она такая же высокая, как я, и очень сильная, в тот день она силой потянула меня вверх по ступенькам. Но я была сильнее ее, вырвалась и бросилась вверх по лестнице, как гепард. Я слышала, как мой тюремщик и Аннунциата бегут следом. Я взбежала по второй лестнице прямо в свою комнату и заперла дверь на ключ.

А потом, обернувшись, увидела, что девчонка снова оказалась в картине Амедео Модильяни.

Ты не справилась в тот день, Беатрис, – шипит мне Мария. – Ты ее не убила.

Девчонка запрыгнула обратно в раму и теперь смотрит на меня, склонив голову.

Но почему она не умерла? Я все еще чувствовала вкус ее крови во рту.

Мой тюремщик ломился в комнату:

– Беатрис! Открой дверь!

Схватив маникюрные ножницы с туалетного столика, я вонзила их в картину, еще и еще. Я выколола высокомерные глаза девчонки, разрезала ее пухлые голубые губы, а потом ее маленькую грудь, несколько раз пополам, а потом ножницами