Рой боялся даже думать. Думать страшно, если ты не в состоянии принять то, что поймешь. И понять страшно, потому что придется принять. А как принять, если невозможно? Тишина перед катастрофой. Ни кусочка без плесневого сыра. Для тебя.

О-о-о! Вот они, потоки! Смесь гранитных глыб с колотыми краями в месиве из тяжелой вязкой глины. Рев и гул в резонансе с громовыми извержениями. И сквозь это все - дикий безудержный хохот танцующих демонов. Если это выдержать, только тогда можно понять, как рвется душа. Потом, позже наступит затишье с послевкусием из пытки. Долгой. Бесконечной. Когда невозможно прикоснуться к коже, ибо она болит, как обнаженная рана. Невозможно шевельнуться, потому что ноют кости, словно их вывернули и переломали. Невозможно спать, потому что боль не дает забыться ни на мгновение. Это то, что не пожелаешь злейшему из врагов, потому что будет страшно даже подумать. Но это потом. А пока - тишина, в которой лишь дребезжание металлических растяжек.

Рой выдвинул ящик, все еще надеясь на что-то. Но нет. Как и говорил Стив. Карточка, телефон, плеер и небольшая пачка денег. А еще часы. Ролекс за десять тысяч. Наверное, так бьют мужчин. Кулаком. Одним ударом. Под дых. Жестоко и наверняка.

Маккена сдвинул в ящике купюры. Немного. Хотя, для кого? Для него - нестоящая ерунда, а для Энди? Много. Плата за то, чтобы вернуть себе честь. Так-то, Рой! Ты подобрал нищего мальчишку, у которого только и было, что шкурка да жизнь. Это ты так думал, но он дорого заплатил, чтобы опровергнуть это. И не в деньгах дело. В тебе. Ты создал ангела. Дал ему крылья. Вот спасут ли? И это не игра. Не съемка. Не выставка. Ты заставил его пасть. Он не спорил. Пал. И теперь только это - реальность. Реальность, Рой!

Маккена остановил машину. Мост. Вода. Листья. Не корабли. Просто листья. Все так и не так. Потому что нет Энди. И Рой не знает, что разбухшая почва еще не выдавила его следы. Они там. На склоне. Нешироко друг от друга. С четким протектором подошв. Потому что мальчишка шел медленно. Останавливался. Думал. Рой надеялся. До последней минуты. Больно. Реальность давит безысходно и тяжело. Маленький ангел. Из плоти и крови. Человек. Человечек.

Маккена решил ждать. «Сдохну, но сделаю». Слова оборачиваются заевшей пластинкой. И время на циферблате без стрелок. Как бесконечность. Тянется. Ну что, Рой? Сдохнуть-то сдохнешь, но не сделаешь. Поздно.

Вечереет. Сумрак тянет холодные нити, разматывает клубок, навешивая на ветви. Нити плавятся, осыпаются, зависая в воздухе леденящей пыльцой. Голод одичало скребет желудок, и тот урчит недовольной собакой. Хочется спать, и надо найти место для ночлега, а его нет, потому что весь день парень бродил по городу в поисках хоть какой-нибудь работы. Не повезло. Еще не время впасть в отчаянье. Для жизни на улице это самое скверное. Теплый желтый свет в окнах посмеивается над замерзшим мальчишкой, сыто и довольно роняя мысль: «Сам виноват». А еще хочется в душ. Как славно пахнет мыло, но замок закрыт, и это теперь другой мир. И ключей нет. А был ли он, вообще? Был, но как кино. Рано или поздно, но оно заканчивается последним угасающим аккордом «конец».

Энди отправился на вокзал. Если повезет, можно будет устроиться в кресле и переночевать, а завтра… Завтра все сначала. Только труднее, потому что дрожжи вспенивают чувство одиночества и безысходности. Парню повезло. Полно народу. С чемоданами, рюкзаками, сумками. Кто-то в начале пути, кто-то в конце, и лишь он один посередине. Застрял. Завис. Потерялся. Он подумал о Рое. Как ни старался весь день гнать прочь эти мысли, они не отступили. Рой. Это зазвучало в нем тонкой струной. Теплый комочек образовался слева в груди, разрастаясь и заполняя пустое место. Сердца нет, но Энди почувствовал, как оно одиноко болит там. Далеко. Там, где он его оставил. Надо уснуть. Не получается. Саднит разбитая губа. Едва схватившаяся кожа треснула и сочится каплями крови. Солоноватая. И душа сочится. И мозг сочится. Хреново. Ой, как хреново. Наверное, мальчишка задремал или просто забылся. Парень не знал, сколько прошло времени, но вдруг вздрогнул, словно почувствовал легкое прикосновение к щеке. Никого рядом. Но он же точно ощущал ее. Видел, как она ходит между спящими людьми, перешагивая через тюки вещей. Как всегда, поднимает подол, чтобы не оступиться и не запачкать, а после стоит напротив и смотрит. Глаза карие с зеленоватым напылением, потому что смотрит глазами Роя. Наклоняется и целует, чуть касаясь губами щеки. Волнистые пряди соскальзывают с плеча, касаются кистей рук. Легкие, словно взмах крыльев бабочки. Пахнут лавандой. Муза. Энди не уверен, но она все-таки успела шепнуть: «Мой ангел». Наваждение? Сон? Наверное, от голода мутится рассудок.

Рой вернулся домой уставший и опустошенный. Надежда, как обветшавшая в голых ветвях тряпка, устало трепыхалась внутри него. Темно. Тихо. Никого. Дом показался нежилым. Чужим каким-то, словно и не жил в нем столько лет. Странно. Раньше, когда Энди уходил, он все равно оставался, а теперь не остался, потому что ушел. Маккена прошелся по гостиной. Бесцельно, просто было незачем. Только теперь увидел на столе карточку и ключи. Брелок буквой «Р» наверх. Рой. «Не боишься, что я обанкрочу тебя?» Нет, Энди, не боюсь. А ты не взял ни цента. Где ты? Без дома. Без денег. Без документов. Рою стало страшно. Тонкая куртка. Летние кроссовки. Это - у него. И к ним последние капли октября. А у тебя? Икебана с веточками лаванды и почти нетронутая, засохшая пицца.

Маккена спустился в подвал. Он не заглядывал сюда вот уже полгода точно. Было не нужно. И сейчас незачем, но что-то тянуло. Чисто. Рой не узнал помещение. Открытая дверца стиральной машины. Высохшие неглаженные рубашки на вешалках, как экспонаты в музее, ставшем историческим. Да и сам ты, Рой, бродишь, как забытый в запаснике артефакт. Поднявшись в студию, Маккена подошел к окну. Мертвая улица в пелене из моросящего дождя. Фонарный столб напротив с сердцем-огоньком. Искаженный мир.

Человек. Человечек. Рой целует велюровую кожу на выступающем бугорке четвертого позвонка, запускает пальцы в темные влажные пряди, давит на затылок, приклоняя голову к подушке, а Энди непослушно вскидывает ее Рою на плечо, тянется за поцелуем, и стрельчатые ресницы скрывают хитрые глаза с переливающимся желанием. И вроде бы отдается, а сам берет. Забирает силы, волю, душу. Умеет заставлять хотеть себя. Остается один во вселенной, потому что все остальное исчезает, растворяется, становится ненужным и неважным. Человек. Человечек.

Утро валится тяжело, вязко. Словно после перепоя. Мозги битком набиты булыжниками, тело отвердевшее, как схватившийся цемент. Рой открывает глаза. В них песок барханами. Он не помнит, как уснул у компьютера. Ноет плечо, голова на бесчувственной руке, а в душе пируют кошки. Точат когти, рвут в хлам. На мониторе ангел. Смотрит через плечо, сложив беспокойные хулиганские крылья. Взгляд земной. Подернут искрами. Чуть отросшие волосы касаются зацелованных плеч. В ухе камушек. Озорной. Искрится подстать глазам. Ангел, лизнувший из сладкой чаши греха. Такой падет без сожаления. Принтер нехотя выдавливает листок. Он. Все так же смотрит через плечо, ничего не меняется. Взгляд с плоской бумаги почти осязаем. Счастливый. Дерзкий. Карие кружочки.

Энди открыл глаза. Усталости только прибавилось. Жесткое кресло измучило позвоночник. Мальчишка встал, пошел в туалет, выпил воды из-под крана. Она провалилась в бездонную пропасть. Желудок недовольно заурчал, ожидая чего-нибудь другого. Парень взглянул на себя в зеркало. Отражение не вызвало умиления. Помятый, почерневший, потухший. Энди еще раз умылся. Может, станет лучше? Не стало. Он взглянул на часы… Ну, да. Их же нет. Забыл, что ли? Ладно. Пошарил по карманам. Пачка. В ней две сигареты. Сейчас выкурит и все. Ни денег, ни сигарет, ни работы, ни жилья. Пожалуй, полный набор для зависти. Начинай, Энди. Начинай завидовать самому себе. В довершение ко всему, еще и секса не было полутора суток. Организм в коме. Жестоко ты его, а? Сколько у тебя еще времени? Сутки? Двое? Трое? А после? Если не выкарабкаешься, у тебя все шансы попасть в криминальные новости. Найдут замерзшим в какой-нибудь