как только парням удается сосредоточиться на игре, когда дома их ждут семьи. Я всегда думал, что они, наверное, рады отдохнуть от семейной жизни в поездке. Но сейчас я понимаю, насколько я заблуждался. Это ужасно. Просто невыносимо.

А еще сложнее пытаться разобраться в конфликте на расстоянии. Гораздо проще обсудить все лично, ведь можно увидеть каждое выражение лица, отчетливо расслышать каждую интонацию.

После матча мы все садимся в частный самолет, измученные и готовые к выходным. Я вымотан не только физически, но и морально. Наверное, потому, что вместо того, чтобы спать по ночам, я постоянно о чем‐то думал. Уэст снова садится рядом со мной. Вместо того, чтобы сердито посмотреть на него, я приветствую его кивком головы. Мы оба молчим, но между нами все улажено.

Его слова после той ссоры до сих пор не выходят у меня из головы. Оглянись, мы – твоя семья.

Все это время я предпочитал не замечать свою семью, которая была прямо у меня под носом. Все они – мои братья. Половина из них порой чертовски меня раздражает, но все же.

Весь полет я не сплю, а после посадки я не еду домой. Нет, я мчусь к своей машине и направляюсь прямиком в забегаловку «Джимми Джонс» за любимыми сэндвичами Энди.

Глава 33

Энди

Я просыпаюсь от телефонного звонка в четыре утра. Бросив быстрый затуманенный взгляд на экран, я вижу, что мне звонит Митч, и беру трубку, ведь я слишком сонная, чтобы принимать взвешенные решения.

– Митч. Пятый час.

– Я знаю, Блонди, извини. Но я и так потратил впустую достаточно времени. Пожалуйста, выходи, поговорим.

– Что? – спрашиваю я, окончательно запутавшись. Разве он не в Канаде, не в самолете… или еще где‐нибудь?

И тут я слышу звонок в дверь. Я тут же вскакиваю с кровати и бегу прямиком вниз, чтобы не разбудить Ноа.

Открыв резким рывком входную дверь, я вижу Митча. Он стоит на пороге с огромным подносом в руках. А на нем… Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что именно он держит. Это поднос, полный различных сэндвичей. Прямо как для большой вечеринки. Я понятия не имею, где он достал их посреди ночи.

– Я не мог больше ждать. Хотел поскорее тебя увидеть.

Я потираю глаза, думая, что, может, все еще сплю. Но передо мной все еще Митч Андерсон, все такой же сексуальный и привлекательный, стоящий на моем крыльце с подносом в руках. Я затаскиваю его внутрь, тихо закрываю за нами дверь и веду его на кухню.

Он ставит поднос на стойку и смотрит на меня. Это смесь радости и искреннего страдания. По его лицу сразу понятно, что в голове у него бардак. В своих мыслях Митч борется с самим собой.

И хотя я все еще злюсь на него, я не в силах удержаться от прикосновений. Я обхватываю рукой его заросшую щеку.

– Куда ты пропал, здоровяк? Что произошло?

Он закрывает глаза и нежно прижимается к моей руке. Я вижу, как он напряженно сглатывает.

– Я убедил себя в том, что разрушил вашу с Ноа жизнь. Что принес больше проблем, чем счастья. Поэтому я избегал звонков. Боялся, что и ты это поймешь и уйдешь от меня.

Я чувствую, как по моей щеке скатывается слеза. От того, что страх Митча быть брошенным вполне осязаем. И от того, что он вообще мог подумать, что из‐за какого‐то журналиста‐сплетника я от него уйду.

– Митч, ты приносишь столько счастья в нашу жизнь. В понедельник вечером Ноа впервые за долгое время меня обнял. Знаешь почему? Потому что ты был добр к нему. Благодаря тебе он снова ценит свою жизнь. Митч Андерсон, ты хороший человек. И за это я люблю тебя. Даже если ты полный идиот.

Митч открывает глаза, и я вижу, как одна единственная слеза стекает по его щеке, прямо по расплывшемуся фиолетовому синяку. Надо будет обязательно расспросить его об этом.

Он поднимает руку к своему лицу, накрывая мою ладонь своей.

– Энди, я хочу, чтобы ты знала, что я сломленный человек. Мне нужно многое проработать. Но я готов к этому. Я очень стараюсь стать лучше, – он делает паузу, глядя на меня. – И я обещаю, – он слегка щурится, – я обещаю, что никогда не перестану работать над собой. Я всегда буду стремиться к тому, чтобы стать мужчиной, которого ты заслуживаешь. Потому что я тоже тебя люблю. И мне жаль, чертовски жаль, что я причинил тебе боль.

Он начинает плакать, и я не могу не плакать вместе с ним. Я обнимаю Митча за шею и позволяю себе искренне выплакаться, уткнувшись в его широкую грудь. Я никогда его не отпущу.

Все это значит для меня гораздо больше, чем просто извинение. Это признание сломленного и брошенного мальчика. Мальчика, который все еще там, внутри, все еще учится не только давать любовь, но и получать ее. Искреннюю и чистую любовь.

Мы стоим так с минуту, прежде чем он поднимает меня, чтобы я могла обхватить его ногами за талию. Он прижимает меня к себе своими большими, сильными руками, которые я так люблю.

С ним я чувствую себя в безопасности. Я чувствую надежду.

Потому что, в конце концов, мы все немного сломлены. Но мы все на пути к исцелению.

Я просыпаюсь на диване, понятия не имея, который час. Мне так тепло, и я понимаю, что я все еще в объятиях Митча. Мне бы хотелось всегда просыпаться в его объятиях. Я утыкаюсь носом в его широкую грудь и наслаждаюсь теплом его тела. Митч все еще крепко спит. Бедняга, должно быть, он очень устал.

Я уже собираюсь снова закрыть глаза, как вдруг слышу, как кто‐то демонстративно откашливается. Я поднимаю глаза и вижу Ноа, который нависает над нами, скрестив руки на груди, как отец, который только что обнаружил, что парень привел его дочь домой после комендантского часа.

– Вы так и дальше планируете делать? Потому что это правда противно.

Я перевожу взгляд на Митча, который открывает глаза.

– Извини, Ноа, – говорит он слабым ото сна голосом.

Брат закатывает глаза и уходит на второй этаж, вероятно, собираться в школу.

– Школа! – визжу я, резко приподнимаясь, и вскакиваю с дивана. Митч следует моему примеру, ничего не понимая спросонья. Я вбегаю на кухню, с ужасом понимаю, что уже 7:30, хватаю контейнер с едой для Ноа и судорожно